Ни с того ни с сего Полине стало весело. Она отхлебнула из фужера воды и покачала головой. …А вообще-то, ведь могло быть и хуже, так жить еще можно. Если бы не брошка…
Тут Полина подняла фужер и, усмехнувшись, выпила за собственное здоровье. А что? За дураков, говорят, всегда воду пьют. Так что вполне можно предложить тост за собственный золотой дурацкий характер. Сама себя не похвалишь — от других не дождешься!
А теперь — за любовь! Ставить на себе крест нам еще, девочки, рано! Сорок лет — бабий век? Черта с два! Говорят, выдержанное вино дороже ценится. Арсен Саркисович явно был неравнодушен, и если бы она только захотела… А главный инженер? Это еще надо разобраться, почему он именно за ней прислал черную «Волгу»… Не будем уж вспоминать про профессора Дорофеева: «Вам-бы-пошла-и-звериная-шкура». Ничего, без платья она ему, кажется, еще больше понравилась. Вот так: мы вам нравимся, а вы нам не больно-то. «Ах, Таганка, ах, демографический взрыв!» Ну ладно — Дорофеев, но ведь есть еще Лащинский! Когда-то была влюблена до обмирания души, а теперь?.. Жалко — это да, это верно, но жалость еще не любовь… Пишут, что настоящая любовь — на всю оставшуюся жизнь. Вон и о Боре теперь вспоминается спокойно, а раньше ревела… Значит, никого никогда не любила? Встречалась просто так, как распутная баба?
Нет уж!
Всех она их любила! Всех до одного! Только по-разному — каждого по-своему, и обязательно как будто раньше, до него, никого и ничего на свете не было. А что все проходит, так куда денешься? Так уж она устроена, эта жизнь… А Женька? Это не любовь разве? Не любила бы, так давно бы выгнала, стихи — стихами, а хамство? И потом — обидно ведь, хоть он и не виноват. А все равно… Ведь не деревянная! А может, и не в здоровье дело — не любит, вот и все! Только когда сама… так относишься, не выгонишь… Говорят, на безответную любовь способен только сильный человек. Сильный-то сильный, а где их брать без конца, эти силы? Не девочка уже, это раньше все было легко и просто… Конечно, жить для одной себя — лучше и не жить, а все равно такая чертова любовь в сорок лет — что корь: в детстве ничего особенного, а тут, пожалуй, и концы отдашь. С другой стороны, и сама хороша, не выдумывай лишнего… Искал дед маму, а попал в яму… Конечно, он поэт, и то, и се… Как-то он там, непризнанный наш гений? Может, как Петр, устроился проводником, с него станет…
Полина решительно поднялась из-за стола, пошла в комнату и набрала Женькин номер.
— О-о! — обрадовался тот. — Ну, наконец-то!
— А меня обокрали, — сообщила Полина.
— Як тебе сейчас приеду, — сказал Евгений, — я ведь теперь один, матушка отбыла в столицу к родственникам. Жить со мной категорически отказывается вплоть до полного моего исправления, — пока не найду работу. И теперь…
— Картошки возьми по дороге, — перебила его Полина.
— Увы — без копейки. Как церковная мышь…
Однако приехал он с шиком, на такси. Принес картошку, взял дома — «остатки матушкиных припасов».
Еще приволок рубашки и всякое барахло — постирать. Поставив портфель и сумку у двери, спустился в лифте и вернулся с пишущей машинкой и каким-то четырехугольным предметом, закутанным в белую тряпку. Под тряпкой оказалась клетка, а в ней — две толстые белые крысы.
— Матильда и Макс, — объявил Евгений. — Видишь, совсем не противные, даже симпатичные. Я нарочно оставил белых. Остальных пристроил. Всех! Представь — обегал пять школ, там у них живые уголки…
— А эти, значит, на развод? — спросила Полина. — Супружеская пара? Поимей в виду, в комнату я их не пущу, хоть разорвись. И клетку чистить не стану! Мерзость такая… И, главное, — Матильда… Тьфу!
— А мы их вот сюда, видишь, как раз встает, — приговаривал Евгений, заталкивая клетку между холодильником и батареей парового отопления.
— Точно! Батарея как огонь, быстрей подохнут.
Полина опять жарила яичницу, выставила на стол сухумский мед, колбасу, нарезала хлеб. Евгений читал: