— Как Майка?
— Без изменений.
— А врачи что? Диагноз-то хоть поставили?
— Суицидная попытка, депрессивное состояние. «Делаем всё».
— Ясно. Дежурное блюдо. А Лариса как?
— Сочинение на пятерку написала. А вообще трудно: эгоизм, дошедший до патологических размеров, все заботы — только о себе: «Не знаю, как в такой обстановке я смогу подготовиться к экзаменам». А вчера заявляет: «Это что же — если мама до июля не поправится, мы не поедем по Волге? У меня будет испорчено лето?»
— Это от детства. Надо заставлять ее больше делать по дому, чтобы чувствовала ответственность. Подумаешь — экзамены! Вот приду, научу варить суп, все польза.
— Как съездила?
— Что ты! С оглушительным успехом. Утвердила директивное письмо. У министра, представляешь? Ну, у меня там вышло дело с Трегубовым — остросюжетный фильм ужасов!
— Тебя пустили к самому Трегубову?!
— Именно что не пустили, сама ворвалась. Конечно, я — не тот уровень, Мальцев должен был ехать, наш зам по науке, но они разве могут себя от кресла оторвать? Тем более там же не представительствовать надо, а работать, одних виз — девять штук. И у замминистра…
— Кто у тебя заведующий лабораторией?
— Да Никифоров, кто же! Доктор наук, пятьсот рублей вынь да положь, всегда болен. А кто ко всякой бочке затычка? Колесникова! Ну — поехала, визы получила, на ушах стояла перед каждым, еще ведь просто так ни одна скотина не подпишет! Тут — формулировка не та, там — срок внедрения не реальный, здесь — опечатка… Короче, я это письмо только перепечатывала пять… нет, шесть раз. Все сама, у них машинистки сверхзагружены, не подступись, а сотрудники — это вообще, каждый клерк корчит не ниже министра. Так они уйдут на обед, я останусь одна в комнате и — за машинку. Ну вот, собрала все визы, а надо еще согласовать с Трегубовым. Прихожу. Секретарша: «Кладите в почту, зайдете послезавтра, сегодня Виктор Андреевич почту уже вернул, завтра он весь день на сессии, а послезавтра, то есть не послезавтра, а уже в понедельник…» Что за дела? У меня завтра — последний день командировки. Говорю ей: «Я пойду сама». А она даже не разговаривает, мымра старая, сидит, как мышь на крупе. Я и зашла. Кабинет громадный, стол — с футбольное поле.
— Да был я у Трегубова!
— Правда, на хомяка похож? Маленький, круглый. И — щеки. Сидит, пишет. Голова лысая. Вхожу, глаз не поднял. «Здравствуйте, Виктор Андреевич!» — ноль внимания. Ну, я подошла, кладу перед ним письмо, начинаю объяснять — вот, мол, визы, вот… А он — представляешь? — как отодвинет мои листки, только что не швырнул, и бубнит: «По этому вопросу должен был явиться Мальцев. На таком уровне решать ничего не намерен. Какого дьявола ты суешь мне эти бумажки?» «Ты» — как вам это нравится? Я и говорю ему, очень спокойным, между прочим, голосом: «Ну так и порви их к чертовой матери». Тут он на меня первый раз посмотрел..
— Ох, Полина…
— Думаешь, вру? Будешь в министерстве, зайди, передай привет, так и скажи: «Вам привет от Колесниковой». Сразу вспомнит, мы с ним теперь наилучшие друзья, за руку прощались. И на «вы». Слушай! Майке котлеты можно? Я пожарила, еще горячие, в фольгу завернула и в полотенце.
— Все ей можно, только она ничего не хочет.
У входа в клинику Игорь Михайлович ставит машину, и они с Полиной идут в вестибюль. Вестибюль как вестибюль, очень даже респектабельный, с колоннами, но у Полины сразу портится настроение. Вот уже в который раз приходит она сюда, а привыкнуть не может. Точно здесь силовое поле какое-то. Из тоски. Игорю тоже не по себе, весь понурый, пришибленный.
Молча они поднимаются по широкой мраморной лестнице. Дверь на отделение, как всегда, заперта, но дежурная сестра сразу выходит на звонок. Свидания с больными — в столовой. Вокруг столиков вплотную друг к другу пациенты и посетители. Одни едят, другие смотрят, не спутаешь, кто здешний житель, а кто гость, хоть и нету больничных халатов и пижам, все в домашнем. Столы заставлены банками, термосами, кружками, завалены развернутыми пакетами, апельсинными корками. Худой лысый мужчина одну за другой методично всовывает дольки апельсина в беззубый рот сидящей напротив старухи в спущенных чулках. У старухи застывшее, бессмысленное лицо. Мужчина, впихнув очередную дольку, делает глотательное движение. Полина отворачивается.
Сестра приводит Майю. Игорь находит место в дальнем углу, на диванчике. Тут, правда, нет стола, и Полина выкладывает угощение себе на колени.
Майя за эту неделю не изменилась, разве что пополнела слегка, полнота нездоровая, отечная — без воздуха, без движений…