– Я решила, что сейчас Остов не в состоянии принять условия договора, – сказала она еще раз, внимательно обведя взглядом всех присутствующих. – Положение критическое. Малейшая нехватка необходимого сырья серьезно усугубит положение, которое уже сейчас можно считать катастрофой. К тому же, в будущем будет затруднительно вести дела с каждым предводителем по отдельности. Всем будет лучше, здесь останется мой человек, который будет следить за вашими проблемами и нуждами, чтобы в дальнейшем при нашем сотрудничестве не возникало никаких проблем.
– Мать хочет сказать, что человек, руководящий стражей, будет так же следить и за тем, чтобы все обещания выполнялись. Как с вашей стороны, так и с нашей, – пояснил Серый со своей вечной улыбочкой.
– Ты правда хочешь этого? – нахмурился Буревестник. Он не сводил с Командующей тяжелого взгляда. – Ты собираешься оставить здесь надзирателя и надеешься, что мы поверим в его справедливость!?
– Ты правда думаешь, что твой сын протянет тут хотя бы одну ночь!? – воскликнул Карпуша. – Его, – он указал пальцем в сторону Серого, – его я тут не потерплю! Никто не потерпит после того, что он творил с людьми в ямах!!!
– Жалко тебя расстраивать, Карпуша, но я здесь не за тем, чтобы следить за вашим детским садом! – сказал Серый.
– Это место должен занять кто-то, кто знает Огузок и Остов, – сказала Хризолит. – Кто-то, кому все мы могли бы доверять, кто сыграл роль в последних событиях.
– Боюсь, это невозможно, – вдруг встрял Солнце.
– Почему же?
– Человек, о котором ты говоришь, уже согласился стать моим преемником. Пена будущий жрец. Он не может больше быть стражником.
– Будущий жрец? – Хризолит прищурилась, будто пытаясь понять, не шутит Солнце. – Ерунда! Ты доказал, что не безумец. Кем бы ни была та тварь, ты знал о ней. Твоя правда. Можешь оставаться на месте жреца до конца жизни.
– Поцелуй меня в задницу, – спокойно сказал Солнце, откинувшись на спинку своего стула и сложив на груди руки. Василий не выдержал и разразился таким хохотом, что мы все обеспокоенно на него оглянулись: выдержит ли пожилое сердце такое веселье?
Солнце продолжил:
– Нет вещи в этом мире, которую я ненавижу больше, чем жречество! Если бы не ответственность за жизни людей, я никогда бы не занял этого места. Но эта тварь говорила только со мной, только я знал, чего она хочет! Небо видит, сколько лет она отравляла жизнь жрецам с тех пор, как первый раз показалась… Нет, жрецом я не буду. Как только Пена пройдет обряд, я становлюсь одним из зеленых.
– Что ж, – Командующая задумчиво обратилась ко мне. – Так Пена в самом деле решил стать жрецом?
Я навещал Пену с тех пор, как произошла схватка между Морским и Небесной. Держался он по-старому и пения больше не слышал, можно было подумать, что вьющиеся вокруг жрицы раздражают его больше всего на свете… Однако новость о том, кто станет преемником Солнца, я услышал от него.
– …После того дня я почувствовал палец левой ноги, – сказал он тогда. – Это хороший знак. Лучший за мою жизнь. Если я смогу шевелить им, со временем сам смогу ходить к воде и слушать, что угодно Морскому гаду. Я ведь буду новым жрецом, знаешь? Если я смогу сам ходить, всем будет лучше…
– Да, это его решение, – сказал я.
– Что ж, пусть делает со своей жизнью, что ему нравится. В тоннелях он мне больше не послужит, а это единственное, на что он годился, – сказала Хризолит. – Я говорила не о нем.
– И о ком же тогда? – настороженно спросил Буревестник. Я почувствовал на себе чужие взгляды. Каждый из предводителей украдкой покосился на меня. Яшма, сидевшая рядом со мной, напряглась.
– Да неужели… – Карпуша фыркнул, закатив глаза. – Эта несчастная белая креветка выклянчила себе теплое местечко!?
– Он не может занять это место! – воскликнула Яшма. – Вы что, ослепли!?
– Несчастную белую креветку мои стражники порвут на части, если он посмеет им приказывать, – Хризолит покачала головой. – Несмотря на то, что Дельфин единственный, кому из островитян я могла бы доверить это дело, он не сможет командовать стражей. Он едва ходит, как я смотрю, – она бросила на меня извиняющийся взгляд.
– Но Яшма смогла бы, – вдруг сказал Луна. До этого он ни разу не открывал рта, разве что чтобы шепнуть что-то сыну, сидящему рядом с сумасшедшей улыбкой на лице.