Маринетт успешно сдала все выбранные ей предметы и теперь готовилась к балу. Ее платье было багряно-алым, как закат, а маска — кружевной и черной, подходящей цветом к туфлям.
Она шла на бал одна, но все же надеялась, что узнает Адриана и успеет пригласить хотя бы на один танец.
(Следующим цветом, насколько помнила Дюпэн-Чэн, был красный. Просто несколько недель назад она сидела в столовой и задумчиво перекатывала яблоко с одного края стола на другой. К ней подсел Адриан и предложил помощь с экзаменом по физике.
Яблоко оказалось алым).
Маринетт полюбился этот красивый, яблочный оттенок, и она с улыбкой шила себе платье на праздник из ткани именно такого, праздничного, счастливого и кисло-сладкого, как то яблоко, цвета.
Солнце, листья и трава больше не были серыми, как и бледная кожа Маринетт. Как и россыпь веснушек на носу, как и весь прочий мир.
— Миледи, не подарите ли мне один танец? — С улыбкой произнес Адриан, кажется, не посчитавший нужным надевать маску. Маринетт робко улыбнулась в знак согласия, и Агрест повел ее в центр зала в танце.
Его зеленые глаза искрились добротой.
— Не будет ли леди так добра открыть свое прелестное личико?
Маринетт вздохнула и огляделась вокруг, после чего быстро сдернула с лица маску, чтобы не дать себе передумать.
Адриан, казалось, на секунду удивился, а потом вдруг накрыл ее холодные губы своими теплыми.
Мир закружился мириадами цветов и красок.
*
В Лицее учиться было довольно неплохо, но Маринетт не любила (буквально ненавидела) свою комнату в общежитии, ведь она казалась ей серой и совершенно не жилой. Просто Адриан уехал на обучение в другой город и Маринетт медленно переставала видеть цвета.
Видеть все снова в серых и черных тонах было непередаваемо больно и неприятно. Будто бы падать с крыши стометрового здания. Долго и страшно.
Она бы уже не могла без слез описать красный или сказать, какого цвета кленовые листья осенью.
Солнце снова стало серым.
Как и вся ее жизнь, впрочем.
*
Маринетт смотрела на свои новенькие балетки вроде бы черного цвета и досадно вздыхала.
Ливень начался еще около получаса назад, когда она еще сидела на занятиях в Лицее. Свинец, нависший над Парижем с самого утра, добра не предвещал, как и гром, ежеминутно дающий о себе знать. «Молний пока не хватало для полного счастья», — раздраженно подумала Маринетт, первые пятнадцать минут честно надеявшаяся переждать дождь под навесом.
К сожалению, ливень и не думал проходить, лишь разыгрывался еще сильнее, отчего весь серый мир размывался перед глазами в неясном тумане.
Маринетт отчаянно шмыгала носом и старалась натянуть капюшон осенней куртки как можно ниже. Она уже продрогла до костей, но в здание зайти промокшей бы не могла — еще не хватало ссоры с уборщицей — так же, как и убежать домой, потому что до общежития было минут пятнадцать ходьбы (бега) и скользких луж.
Новые балетки, кажется, были безнадежно испорчены.
— Дождем любуешься? — дверь Лицея заскрипела, закрываясь, и Маринетт вздрогнула, вроде как узнав обладателя голоса.
— Ч-то т-ты здесь де-делаешь? — заикаясь, удивленно произнесла Маринетт и взвизгнула, когда Адриан крепко обнял ее, вытягивая прямо под дождь.
— Я перевожусь на обучение в этот Лицей, а ты? — с улыбкой произнес Агрест.
Капли дождя были колкими, холодными и успокаивающими. Как сотни мелких иголочек, они пронзали тело Маринетт.
Не дождавшись ответа, Адриан нахмурился.
— Я, благодаря тебе, вижу цвета, знаешь. У тебя глаза голубые, например.
Маринетт видела, как весь мир вдруг стремительно обретал краски. Как капли дождя окрашивались всеми оттенками радуги, как пепельные волосы Адриана становились пшеничными, а ее собственный шарф — ярко-розовым. И деревья больше не были черными, и сердце колотилось быстрее, и глаза напротив казались намного ярче.
— А еще ты мне нравишься.
Маринетт знала, что происходило с ней сейчас. В книгах это чувство называлось привязанностью к дорогому человеку, но Маринетт совершенно точно не могла бы назвать Агреста дорогим для себя — он был лишь одноклассником, однажды заставившим ее мир перевернуться наизнанку, всего лишь подарив возможность увидеть цвет его глаз.
Маринетт не была влюблена в Адриана, она даже не понимала, как это — любить, но мысленно заключила, что во всем этом виноват тот факт, что Агрест был ее соулмейтом — милым, неловким, иногда глупым, но все-таки соулмейтом.
Маринетт понимала также, что эта ее надуманная привязанность была искусственной и иллюзорной, но не могла ей сопротивляться.
— Ад-дриан, п-прости, я не могу… — Агрест просто накрыл ее губы своими, и Маринетт безропотно подчинилась.
Она ненавидела подчиняться. Покоряться этому миру, глупой системе влюбленности, но почему-то ответила на поцелуй и прикрыла глаза. А когда открыла, в них искрилась солнечная влюбленность в Адриана Агреста, фарфоровая и ненатуральная.
Это было обыкновенной системой, работавшей столетиями. Как превратить человека в безвольную куклу — сначала отнять у него что-то важное, а потом ненавязчиво возвратить, добавив в качестве пряника какой-нибудь приятный бонус.
Странно, но Маринетт Дюпэн-Чэн более не читала книги и ни на шаг не отступала от своего избранника. Люди считали это неземной любовью, прекрасной, такой, какую описывают в книгах множеством красочных эпитетов и метафор.
Внутри глаз Маринетт, цветных витражей, догорали последние остатки личности.