– Твоя женщина плохо выглядит.
Сзади подползли Гайраш и Сина, и ядовитый не только телом наг не удержался от шпильки. Сина с сочувствием смотрела на дрожащую женщину.
– Как… как её зовут? – наконец смогла выдавить оборотница.
Идан почему-то смутился. Видеть смущённого песчаного волка… Ну, это было странно, так как смущение наряду со многими эмоциями мужчинами их народа почиталось за слабость.
– Её зовут Лея, – невнятно ответил паттер.
– Лея? – женщина почувствовала недосказанность.
Наагаришея Сина посмотрела на смущённого Идана с ласковой насмешкой и тихо, будто секретничая с оборотницей, сказала:
– Её полное имя Калерлея.
Калерлею жаром ударило в грудь.
Она думала, что пять лет ненависти проложили пропасть между ними, но сейчас вера и любовь вспыхнули и накатили на неё с той же силой, что и раньше. Возродились и вспыхнули в один миг. Она ещё пыталась пару секунд удержать их внутри, вцепилась пальцами в колено Идана, потянула ткань штанов на себя, а затем, расплакавшись, бросилась ему на шею, едва не уронив вместе с дочерью. Девочку успел выхватить наагариш, а Идана Калерлея всё же повалила и лихорадочно начала выцеловывать его лицо, шею и ключицы.
В то время, когда она поверила навету и возненавидела его, он продолжал верить в неё.
– Прости меня, прости…
Идан не отвечал. Покорно принимал жаркие поцелуи и нежно гладил взбудораженную женщину по спине. За ними обоими вина. Он не защитил. Она не поверила. Настало время простить друг друга.
– Идан, ты надолго? – Гайраш бесцеремонно разрушил атмосферу примирения.
– До вечера, – сердце Идана тоскливо сжалось.
Калерлея вскинула заплаканное лицо.
– Мы уезжаем так быстро?
– Я уезжаю, – Идан сел и помог сесть женщине. – А ты остаёшься. Увы, но мне нужно торопиться, чтобы сторонники отца не успели предпринять что-то серьёзное.
– Я остаюсь? – Калерлея уставилась на него с непониманием.
– Да, – в голосе оборотня появилась жесткость. – Ты. Остаёшься.
Некоторое время женщина ошеломлённо смотрела на него. Гайраш определил приближающуюся бурю и закружился с ребёнком.
– Какая радость, что мама Калерлея приехала.
Девочка рассмеялась и отвлекла себя своим же заливистым смехом.
– Ты решил, что я останусь здесь, когда наша земля находится на пороге гражданской войны? – оборотница вскочила на ноги.
Идан тоже поднялся.
– Моей дочери нужна мать, – тяжело обронил он, – и ты ей будешь.
Калерлея покачнулась.
– Что я могу ей дать, Идан? – голос её задрожал. – У неё всё есть. Даже… – она задохнулась, – даже родители. Я… мы не можем дать даже половины того, что она имеет сейчас. Я хочу создать мир, в котором она будет жить в безопасности…
– А я не хочу, чтобы моя женщина воевала, – сквозь зубы процедил Идан. – Если понадобится, я тебя здесь в цепях оставлю. Моя женщина больше не будет стоять под ударом меча.
– Ты паттер! Жрец! – яростно напомнила ему Калерлея. – Ты должен будешь нести волю богов своим подданным. Рядом с паттером должен быть аррех[1], который уже продиктует волю жреца народу! Я…
– Тогда аррехом стану я! – зарычал Идан, наступая. – Я стану мечом, который приведёт страну к миру и порядку. Я продиктую волю паттера народу. А ты, Калерлея, принесёшь народу волю богов.
Ошеломлённая женщина отшатнулась.
– Ты хочешь…
– И пока я навожу порядок, ты будешь сидеть здесь и думать, какую веру ты понесёшь своему народу, – глаза Идана горели. – Я хочу перевернуть эту страну. И ради этого я выбираю путь воина. Я забираю его у тебя, а взамен ты берёшь мой путь.
– Идан… – голос Калерлеи зазвучал жалобно.
Кто-то дёрнул её за юбку, и женщина застыла, увидев дочь.
– Мама Калерлея, а ты останешься? – на языке песчаных волков девочка говорила дурно. – Останься.
Её жёлтые глаза молили. Они были очень похожи на глаза Идана, только он молить не умел. Он смотрел как давил. А дочь мучила её мольбой. Сердце Калерлеи никогда ещё не было таким податливым и нежным.
Ничего не ответив, она опустилась перед девочкой на колени и впервые в жизни обняла своего ребёнка.
Идан действительно пробыл только до вечера. Он ушёл, оставив Калерлее тоску и тревогу. Мелькали мысли, увидит ли она его когда-нибудь ещё раз, сердце ныло, душа плакала. И в то же время расцветала тихая нежность, когда женщина смотрела на шумную и бойкую дочь. Девочка плакала, когда папа ушёл. Госпожа Сина долго её успокаивала, а наагариш в это время раздражённо мялся поодаль. Видимо, детских истерик он боялся. Впрочем, как и большинство мужчин.