Отрочество
Если я видел дальше других, то потому, что
стоял на плечах гигантов.
Священник Александр Борисов
У отца Александра с детства всегда было горячее желание поделиться тем, что он знает, с другими. В той форме, которая им доступна. Помню, на вопрос: «Алик, что это ты там читаешь?» – он отвечал: «Ну, ребят, вам некогда будет эту книжку читать – я вам сейчас про неё расскажу». Это мог быть какой-то американский или английский автор, или даже «Война и мир». Он кратко рассказывал, в чём основная идея, чтобы нас заинтересовать, а не чтобы заменить собой книгу. Он приготовил для нашего учителя ботаники и зоологии Сергея Фёдоровича целый реферат о животных по Брэму. Уже где-то с шестого-седьмого класса он начал писать книгу «О чём нам говорит Библия?», которая переросла, собственно, в последующие книги.
Решение стать священником он принял в двенадцать лет, в 1947 году, когда во время празднования 800-летия Москвы увидел в небе освещённый прожекторами портрет Сталина. Мальчик рано понял, что владычество одного человека, виновного в смерти миллионов людей, эта страшная власть всегда ведут к жестокости и деспотизму. И этому противопоставить можно только обращение людей ко Христу. Необходимо дать людям иной идеал, чтобы они шли не за тов. Сталиным, а за Тем, Кто создал этот мир и даровал человечеству закон любви.
Я довольно часто бывал дома в семье Меней. Помню, у них было много интересных книг. В частности, Библия с замечательными иллюстрациями Гюстава Доре. Кстати, это было моим первым тогда знакомством со Священным Писанием. Икон в их доме тоже было много, правда, они хранились в специальном ящичке, который был почти всегда закрыт на случай, если зайдут соседи. Это была очень интеллигентная и благочестивая семья: отец работал инженером на текстильной фабрике, мама имела филологическое образование, но работала чертёжником.
Я часто гостил у них на даче, особенно летом. У них была дача, которую начали строить до войны и заканчивали ещё в течение десяти лет после Великой Победы. По современным меркам она может показаться очень скромной и даже бедной. Но тогда её несомненным достоинством было замечательное место расположения – станция Отдых. Там мы катались на велосипедах, гуляли и просто общались.
Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)
Однажды – Алику было тогда двенадцать лет – матушка (схиигуменья Мария. – Ю.П.) прислала его к нам на дачу пожить. Он прожил у нас недолго: недели две, может быть, три. Помню, что это был мальчик, который всё время сидел с книжкой, хорошо рисовал, был очень покладистым и тихим. Сначала, когда он приехал, я приняла его с внутренним неудовольствием – у меня была масса обязанностей, и я подумала: «Ну вот, ещё и с мальчишкой возиться…» Но он был очень тактичен и даже незаметен, и, если я его иногда спрашивала: «Алик, ты хочешь то-то или то-то?» – он быстро скороговоркой отвечал: «Как хотите, я молчу». Как будто уже тогда он сознательно вводил в свою жизнь слова Христа «откажись от себя». Он очень много писал, и это было уже началом его работы над книгой «Сын Человеческий».
Мы жили тогда на Правде, и я повезла Алика на станцию 43 км, куда мы впоследствии переселились, знакомить его с детьми наших друзей. Они приняли его, но не совсем – считали его немного «воображалой». А он был просто другим: он был, с одной стороны, совсем ребёнком, а с другой – совсем взрослым, глубоким, наблюдающим и всё понимающим человеком.
В моей памяти остался один эпизод, который я не могу забыть до сих пор. Неожиданно для всех нас приехала наша «казначея» Лида, человек очень быстрый и несколько резковатый. Она вошла в калитку и крикнула: «Алька, собирайся домой!» Я не помню, чем он в это время занимался. Я была в саду и перебирала овощи. И вдруг он бросился ко мне, уткнулся головой в колени, совсем как маленький ребёнок, и – зарыдал. Я положила руку ему на голову и почувствовала странную тревогу. Во мне возникла молитва, которая была направлена прямо к Богу: «Господи! Что за душа у этого ребёнка? Господи, сохрани её… что за душа у этого ребёнка?..» Его рыдания продолжались, может быть, несколько секунд. Потом он поднял голову, сразу овладел собой, спокойно попрощался с нами и – уехал.
Когда я, спустя многие годы, встретилась с ним как со священником, я хотела ему напомнить об этом эпизоде. Он всегда говорил, когда рассказывал о своей жизни, что абсолютно всё помнит; что он всё замечал и всё понимал; понимал даже все сложности и трудности моей жизни. Мне часто хотелось у него спросить, помнит ли он, как он заплакал, а потом сразу всё оборвал и спокойно пошёл. Но я почему-то всё откладывала и так и не спросила. Заплакал как маленький ребёнок, а ушёл как взрослый и всё понимающий человек. Совсем взрослый и всё понимающий.