Ирина Рязанова
Отец Александр венчал пару, которую он в своё время познакомил. Говорил им после венчания какие-то хорошие слова. Потом помолчал и сказал: «Ребята, не подведите!»
Валентин Серебряков
В отце Александре все отмечают его сияющие глаза и взгляд, обращённый именно к тебе. Не стоит повторяться, но я испытал это на себе и не могу с этим не согласиться. Но меня удивило в нём и другое. Когда литургию вёл второй священник, а отец Александр исповедовал в правом притворе, то во время евхаристического канона он становился на колени позади всех молящихся. И так молился до возгласа «Изрядно о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней, Славней Владычице нашей Богородице…» Поражало не то, что я видел священника, молящегося на коленях, – во время специальных великопостных или строгих молитвенных служб священники молятся коленопреклоненно, – и я видел это. Но они делали это на амвоне, а встать позади всех прихожан и так соучаствовать в евхаристическом каноне, так близко воспринимать и чувствовать таинство мог только человек, глубоко соединённый со Христом.
Нина Фортунатова
Предстояла пасхальная служба. Я так волновалась, что сидела в сторожке и плакала. Весь хор в 22:30 пошёл в храм, а я всё не могла успокоиться и приводила себя в порядок: пила валокордин и валериану. Вдруг вбегает, как вихрь, мой муж Виктор и уже с порога кричит: «Скорее, скорее, а то не увидишь чуда: вокруг батюшки Божественный свет. Он стоит у Плащаницы, читает канон, а сам светится!» Все слёзы мои как рукой сняло. Захватив с собой красную папку «Пасха», где были все ноты для службы, я кинулась за Виктором. Батюшка стоял у Плащаницы и читал канон. Левый хор пел «Волною морскою». А над головой отца Александра было сияние. И сам он светился. И белые одежды его светились неземным Божественным светом. Служба прошла замечательно. Мы все были как на Небе.
Владимир Юликов
Хорошо помню: лето, будний день. Я стою в церкви слева, а справа – Николай Мирликийский, большая икона. В храме человека три. Я опоздал, приехал не к началу, не причащался. Отец Александр молится. Я стою, и вдруг из окна – солнечный луч прямо падает перед иконой Николая Мирликийского. Богослужение закончилось. И я говорю: «Батюшка! Как-то сегодня было особенно хорошо». Он отвечает: «Да, да». Я говорю: «А вы не почувствовали, что…» Он: «Почувствовал». Я говорю: «Вот, прямо перед иконой стоял кто-то. Он: «Да, вы тоже почувствовали?» Не знаю, ангел ли, Сам ли Христос – я не видел ничего, но я почувствовал чьё-то присутствие, кто-то незримый стоял во время литургии перед этой иконой. И женщина, которая чистила подсвечники – её словно что-то отвлекало, – и она раз за разом обходила подсвечник стороной, хотя могла бы пройти прямо через это место, освещённое солнцем, занятое кем-то невидимым…
На исповеди
На исповеди, прежде всяких моих слов, отец Александр говорил то, что должен был сказать я. Это не значит, что я молчал, – просто он читал во мне как в открытой книге. Так было и с другими.
Ариадна Ардашникова
Из проповеди отца Александра перед исповедью: «Когда вы хотите, чтобы к вам пришли гости, а у вас в комнате темно – окно грязное, вы протрёте окно тряпкой, чтоб вошёл свет…» Это и есть исповедь – протереть окно души, чтоб вошёл свет. Не самой с грехом бороться, а впустить свет Христов в душу.
Помню, как жаловалась на исповеди отцу Александру, что в храме то засыпаю, то отвлекаюсь, что едва только пять минут молюсь… Он взял меня за руку, как ведут детей за собой, и, повернувшись к алтарю, сказал: «Господи, благодарим Тебя, что Ты даёшь нам возможность побыть с Тобой, в Твоём присутствии – пять минут!»
Андрей Анзимиров
На моей первой исповеди в неделю св. Григория Паламы я сообщил отцу Александру, что вообще-то у меня бывают конфликты с женой, «но, – тут же оговорился я, как бы утешая отца, – это просто потому, что я такой раздражительный». Отец молчал. Я стал думать, какие же мои грехи действительно настоящие грехи, как вдруг услышал от отца Александра: «И?» Я удивился. Отец, видя моё удивление, произнёс: «То, что вы раздражительный, – я не понимаю, это вы мне свой характер описываете или исповедуетесь и каетесь в этом?» Меня как молнией пронзило. В буквальном смысле. Я почувствовал, что всё моё существо перевернулось. «Конечно, каюсь, – сказал я почти трясущимися губами. – И обещаю, что этого никогда не повторится». Отец молча возложил на меня епитрахиль. Поняв, что исповедь окончена и грех отпущен, я посмотрел на отца и увидел на его лице озорную улыбку крайне счастливого человека.