— У меня жена — типа «Ксантиппа».
Раздобревшая супруга обеспеченного товарища. Производит такое впечатление: самовар в панбархате.
У него — узкоЦЫпленочная шейка и плечики.
— Кого это хоронят, сынок?
— Милиционера, бабушка.
— Царство ему небесное!.. Отсвистался, голубчик!..
Когда он попытался ее обнять, девушка сказала обиженным тоном:
— Вот уж я не надеялась, что вы будете себя так вести!..
— Ну вот, на душе у меня полегче стало…
— Поела ты, что ли?
— Нет. Отругала я его, как хотелось… Фффу…
— Товарищи! Я лично — ампутант правой ноги.
На эстраде «фельетонистка», произнося патетически-сатирический монолог, грозно обращалась к зрителям:
— Граждане! Имейте же стыд и срам!..
Размеры таза не позволяли ей делать вид, что она — стремительно-изящная. Приходилось притворяться умной, чуткой и даже душевно глубокой. Такая одухотворенность, и всё из-за таза!
Калорийная красавица!
— Он же форменный неврастеник!
— Ах, боже мой!.. А кто у нас теперь ВРАСТЕНИК?!
Только одну букву «у» пропустила она в своей надписи на фотографии; и эта отсутствующая буква полностью определила характер написавшей. Судите сами:
«Валерию от тоскющей Капы».
— Моей маме шестьдесят семь лет, а она сломала ногу… Ну, скажи: МНЕ это нужно?!
Строгий милиционер у входа в клуб повторял парню, который очень хотел пройти:
— Я сказал — не пустю! — значит, не пустю!
У нее своя арифметика идиотки:
— Если мне за шкаф дают пятнадцать рублей, а ко мне приехала моя тетя, которой я не видела двадцать лет, так ясно, что я шкаф не продам, а отдам тете!..
И правда: двадцать ведь больше пятнадцати…
В загсе разъяренный матрос стучит кулаком по столу, за которым сидит сотрудница, регистрирующая браки, и кричит:
— Как вы могли меня с нею записать, когда вы видели, что я был выпивши?!
Читали вслух длинную резолюцию, которую надо было утвердить. Это были двадцать пять страниц обычной бюрократической болтовни. Дочитали. Председательствующий спросил:
— Кто хочет высказаться?
И молодая длинноносая бюрократка в очках почти простонала в истоме, оценивая резолюцию:
— Хорошооо…
О подхалиме говорят иногда:
— Он-то? Пришей-пристебай при директоре — вот он кто.
— Ну, хорошо, она-то — знатный человек. Женщина выдающаяся. А муж у нее чем занимается?
— А ничем. Так — приженер… При своей жене есть.
— Что это собачка у вас такая худая, товарищ сторож?
— А!.. Если этой собачке создать условия, она, безусловно, перестанет сторожить.
— Знаете, доктор, и сердце у меня болит, и сюда вот отдает — в крыльца на спине, и печень скучает, и под ложечкой сосет, и поясница ноет, и в животе что-то вроде щелкает, а главное — сама я себя плохо чувствую…
Аргумент в споре у дамы:
— К сожалению, я этого не знаю, но я вас уверяю!..
Запас вежливых слов у него был столь ограничен, что, когда ему захотелось быть учтивым в вагоне, он постучал в соседнее купе и сладким голосом спросил:
— К сожалению, у вас нет чайничка?..
Хитрый «стрелок», просящий подаяния в вагоне пригородного поезда, останавливается у дверей и сиплым басом возглашает:
— Граждане! У женщин не прошу: женщины меня не поймут. Прошу исключительно у мужчин. Почему? Не на хлеб прошу, а на сто грамм!..
Общий смех. Собрав благостыню, «стрелок» встряхивает кепку с полученными деньгами и, уходя, изрекает:
— Спасибо, однополчане!..
Сперва я постриглась по моде, а потом опять отпустила волосы в длину…
— Там можно было бы украсть пару сапог… Но я не украл… И потом меня из-за этого так совесть мучила!..
— Мой муж — хороший… его все любят… Только я его не люблю…
На даче, где живет литературный критик, висит дощечка: «Злая собака». А пониже карандашом приписано: «и беспринципная».
Чувство языка у народа: в селе, вокруг которого расположены дачи, старик сказал:
— Дачники наши начинают съезжаться. Коки-то Наки уже приехали.
Неподалеку была дача известного летчика Кокинаки…
В психиатрической лечебнице — какое-то собрание. Посетитель идет по коридору и слышит фразу из речи очередного оратора на этом собрании: