Сапников, наливаясь кровью, закричал:
— Ты-то кто здесь такой, чтобы заказывать! Эй, эй, Гаешников, положи рака обратно! У самого на тарелке рачья скорлупа не умещается, а сам еще хватает!.. Распорядитель, раки у вас поштучно идут?
— Поштучно, Семьдесят-Восемьдесят, а как же?
— Ну, так убирайте, что осталось из раков, чего смотрите?! И сколько возьмете назад, скинете из счета… Да! Распорядитель! Рябчиков не надо! Отменяю!
— Виноват, Семьдесят-Восемьдесят, рябчики уже — в плите…
— Ну и что же? Выньте и того… на салаты потом пустите, для других посетителей…
— Никак невозможно. Товар считается проданный.
— Как это — проданный, когда мы не желаем кушать? Жалобная книга у вас есть? Несите сюда книгу!.. Эй, вы там! Не начинайте, не начинайте новую бутылку… Ну да, я вам говорю!..
Главный бухгалтер, который, выйдя из-за стола, о чем-то поговорил уже с председателем месткома, наклонился к самому уху Сапникова.
— Как будто устраивается, — зашептал он, — устраивается с оплатой счета. Сейчас добился договоренности с предместкома Потаповым: всю сумму он отнесет на культмассовые мероприятия месткома. У них по смете осталось что-то около тысчонки…
Сапников глубоко вздохнул и расплылся в улыбке:
— Давно бы так!.. А то пугаешь только… «Эх, что ж вы, братцы, приуныли?!..» И тебе, Лапин, не стыдно? Видишь, что у гостя нет вина, а сам и не думаешь спросить новую бутылочку!..
— Виноват, товарищ Сапников, сейчас закажу.
— То-то «виноват»… Гражданин метрдотель, а гражданин метрдотель, где же ваши пресловутые рябчики? Что? Зачем мне жалобная книга? Я рябчиков желаю кушать, а не жалобную книгу!.. Брусничное варенье к дичи у вас имеется? Подать сюда сейчас же!
И пир возобновился. Рябчики буквально таяли, не оставляя после себя даже костей…
Мученики
На прием к врачу в сельском медпункте вошел очередной пациент. Голова его была обвязана бинтами почти сплошь: на виду оставались только один глаз, окруженный синяком, и кусок темени с неровно выстриженными волосами. Рука была в шрамах и царапинах и висела на кушаке, перекинутом через плечо.
Врач спросил привычным тоном:
— Первый раз в нашем пункте или уже лечились?
— Дохтор, это… кхм… нешто вы меня не узнаете? — с трудом прохрипел вошедший.
— А как вас можно узнать, когда вы весь — в бинтах?..
— Это… кхм… я, точно, упустил из виду… В общем, я — Сазонов Николай… из этого Терентьева…
— Позвольте! Сазонов — молодой парень, кудрявый… А вы вроде лысый, — так?
— Не-е… Это я самый… Только меня сбрили, кхм… поскольку у меня на башке — будь здоров чего понаделано!.. Четыре раны, между прочим, зашивали…
— В больнице?
— Ага. Возили в район. Ну, ничего: обещали, что…кхм… заживет… со временем, конечно… А вот рука и под глазом которое… велели к вам зайти, чтобы вы… кхм… наблюдали, безусловно… Ну, и голову — тоже надо наблюдать…
— Разматывайте бинты. Где ж это вас угораздило?
— Дык престольный же мы справляли… ой-ой… дерет, проклятый… Прилипло опять!..
— Дайте я уж сам… Какой такой у вас в Терентьеве может быть «престольный праздник», когда церковь в вашем селе тридцать лет назад закрыта?
— Ой, осторожнее, доктор!.. Когда били, и то не так больно было!.. Точно: церковь у нас закрытая… я даже не помню, когда она работала… Ой!.. Клуб у нас в церкви… Ой-ой-ой, доктор, голубчик, хоть вы-то меня пожалейте!
— Все уже. Снял. Ддаааа… эко вас угостили… Кто же именно?
— Лучший мой друг, ежели хотите знать, Васька Фоминых…
— Тракторист?
— Ага… Ой! Жжется и это… кхм… даже в нутро отдает…
— Ну и за что он вас — этак-то?
— А кабы кто знал… Он и сам, безусловно, кхм… не помнит. И тем более я его тоже так отделал, что его там положили…
— В больнице?
— Ага. Архангельский Петр Николаевич — главный врач — говорит: «Чуть бы посильнее его стукнули, ну — и конец: становись, ребята, в почетный караул»… Оставил Ваську у себя в палате. «Попробую, говорит, заштопать, что осталось»…
— И не совестно вам?
— Безусловно — совестно. Но ведь: не мы первые, не мы… кхм… последние… Престольный же!
— Тьфу! Глупость какая! Сам же говорит: и церковь не помнит, а вот ведь поди ж ты: чествуете какого-то там «своего» святого, который когда-то был приписан к вашему храму.
— Дык если бы его… У нас, говорят, был Никола, а мы-то бушевали на Илью…
— Еще лучше!.. И кто это вас агитирует за святых?
— Самогон агитирует — а еще кто же? Эта вредная бабка Лукинишна — она как наварит ведра три, а то — четыре, то сейчас удумывает: за кого то есть пить… Покуда не распродаст все, народ и бесится…