И Дуся давала. И в церкви, и дома, и по дороге на многочисленные заутрени, обедни, вечерни… Она уже сама стала разбираться в распорядке церковных служб; знала теперь, где пышнее отправляет свои обязанности поп или дьякон; где проникновеннее и слаженней поет хор; какой регент старается добиться красоты звучания; где после ремонта лучше отделали алтарь… Словом, она становилась незаурядным специалистом по церковному обиходу и могла уже вести длительные беседы на подобные темы — на паперти до службы, либо с другими прихожанками — расходясь после обедни или вечерни…
А наряду с этим тетя Нюша стала заметно полнеть. У нее появились новые платья и косынки — разумеется, темных тонов, приличных богомолке, однако же гораздо более дорогого сорта, чем прежние ее наряды. И видимо, питаться тетя Нюша стала лучше…
Особенно щедро текли пожертвования на богоугодные дела накануне того дня, в какой Дусю согласился принять следователь, ведущий дело ее мужа. Сама Дуся очень волновалась перед походом в отдел борьбы с хищениями социалистической собственности. А вернувшись оттуда, денька три все принималась подвывать — ну, не столь громко и яростно, как после ареста мужа, однако достаточно звучно. Соседи даже обращались в домоуправление с просьбой наладить тишину в доме. А тетя Нюша, в тот день унеся новую порцию даров на дела веры, возвратилась через несколько часов умиленная, потная и размякшая. Села, отерла концами головного платка лоб, кадык и вокруг сухонького ротика и заявила:
— Уж теперь истинно тебе скажу, Дуська: твое дело — в шляпе!
— В какой такой шляпе? — пробасила хозяйка.
— В божьей. То есть, безусловно, не в шляпе, а — в руце божьей. Одним словом, наладится у нас все, как надо. И твой Петруха выйдет из этой передряги как ни в чем не бывало!
— Когда же он выйдет? — недоверчиво спросила Дуся.
— А после суда. Оправдают его беспременно. Уж не я так-то говорю, а сам отец Елизар дал мне про это понять нынче.
— Какой Елизар?
— Что ж ты, позабыла?! Да мы с тобой к нему — к отцу Елизару — еще в том месяце ездили в его домик в Черкизово. Еще он нас у себя на кухне принял, и мы ему вручили на бедных бидончик с медом, а он нам дал просфору, вынутую об здравии раба божьего Петра — то есть мужа твово… Он теперь из церкви ушел, дома практикует, как все равно профессор какой…
— А-а! — слабо отозвалась Дуся.
— Да не «а-а!», а — «слава тебе господи!» — вот что надо сказать! Уж теперь точно: все дело решится хорошо. Он мне прямо так и отрубил — отец Елизар: «Ступай, мол, старуха, и верь! Раз ты мне принесла на бедных четыре десятка яиц, да повидла, да творогу…»
— Как то есть четыре десятка?
— Ой, что это я говорю! Я и забыла, что мы ему яиц поднесли шесть десятков…
Дуся подозрительно глянула на шуструю богомолку, но тревога за мужа снова обуяла ее сердце, и она стала тихонько скулить…
И вот пришел день суда. Дуся, еще более похудевшая, в черном платье и в светлом платке церковной завсегдатайки, вместе с тетей Нюшей заняли места в первом ряду. Когда конвойные ввели кладовщика, утратившего и прежний наглый вид, и малиновый румянец на обширных щеках и явно растерянного, Дуся испустила первый свой сиренный гуд. Судебный распорядитель погрозил ей пальцем, и она замолкла, словно поперхнулась.
Начался процесс. Дуся вела себя крайне активно. Очень скоро судья призвал ее к порядку, но это не остановило любящую жену, которая вслух пыталась заступаться за подсудимого. Она переспрашивала секретаря суда, читавшего обвинительный акт:
— Сколько, сколько, вы говорите, недостает тёсу?
Судья приостановил чтение акта и обратился к нашей героине:
— Делаю вам предупреждение: нельзя перебивать говорящих на суде!
— Я извиняюсь, — басом отозвалась Дуся, — только зачем же она прибавляет? Там и всего-то пиломатериалов было…
— Вы замолчите или нет, Сургунькина?
По выражению лица судьи Дуся поняла, что надо молчать, и она ненадолго замерла на месте. Но когда в судебном акте приведены были данные об исчезнувших тавровых балках, сварливый Дусин бас загудел снова:
— Чтой-то я их сроду и не видала там, на складе, энтих балок!
— Гражданка Сургунькина, последний раз предупреждаю вас: ведите себя прилично!
— Молчу!
И она действительно молчала до тех пор, пока не начался допрос свидетелей. Тут Дуся снова «вошла в игру»:
— А ты видел, как их вывозили — рулоны-то?! — вдруг спросила она у вахтера, который давал показания.