Рисковать не имело смысла. Боярский отвечал за судьбу всей экспедиции. Благородная, но до чего же тяжкая ноша руководителя!.. Ведь он понимал, что всякое может случиться. И был внутренне к этому готов. Еще там, на Земле…
— До особого распоряжения все работы приказываю прекратить! — после минутного колебания решился он. — Экипажу укрыться в звездолете! Со Станции ничего с собой не брать! И — строжайше соблюдать дисциплину!
А сам с неожиданной болью подумал: когда я еще дам это особое распоряжение?.. И дам ли его вообще? Какие-то жалкие, никчемные цветочки, перед которыми мы, люди, пасуем — так бездарно, сразу, безнадежно!.. И вся наша вековечная сила, вся наша мощь оборачивается прахом, именно прахом. Венец природы просчитался. В чем?
Двумя часами позже из лаборатории поступили результаты экспертизы.
Точно определить, что это такое, не смогли. Местный вирус? Нет. Микробы, занесенные с Земли? Никаких следов. Планета абсолютно мертва, подтвердила экспертиза. Но и людей винить нельзя. Тут что-то другое, неуловимое, непонятное… Заразная болезнь? И да, и нет. Да, потому что факты налицо. Нет, потому что переносчика болезни в принципе не существует. Ясно пока лишь одно: цветы каким-то образом перерабатывают металл и пластики, образуя из них питательную для себя среду. Словно в самом материале заключены споры этих удивительных растений… Хотя по своей структуре от земных они не отличаются. Вот только эта их невероятная способность…
Боярский глядел в иллюминатор на опустевшую, заброшенную Станцию. Яркий, до неправдоподобия живой островок среди мертвого мира. Цветы буйствовали всюду. Лишь останки отдельных строений, как части обглоданных скелетов, еще торчали, нелепо возвышаясь над синей, волнующейся на ветру поверхностью. Все остальное цветы перемололи, сожрали, превратили в труху.
Пройдет еще полдня, от силы день, подумал Боярский, и от Станции не останется вообще никаких следов. Будто нас тут и не было никогда. Впрочем, цветы, наверное, сохранятся? И тогда, может, с них-то и начнется великая цепь живого, которого недоставало этой планете. И это живое породит в итоге разум… Цветочный разум. Из цветочной чумы… Чушь собачья! Ничего не будет. Цветы погибнут, и все вернется на круги своя. Им попросту нечем будет питаться. А вдруг?.. У Боярского нехорошо захолонуло сердце.
— Так, — резко повернулся он к собравшимся на верхней палубе членам экипажа. — Ситуация крайне запутанная, необходимо ее обсудить. Мне кажется, дальнейшее пребывание здесь не только теряет смысл, но и просто опасно. Вы видите, бороться с цветами невозможно. У кого какие предложения?
— А если все-таки попробовать найти противоядие? — выступил вперед инженер Мвонги. — В конце концов специалистов на борту хватает. И если объединить усилия…
Боярский бросил на него испытующий взгляд.
— Допустим, — согласился он. — Попробовать, конечно, можно. Но как по-вашему, сколько времени придется это противоядие искать? Ну, хотя бы примерно.
— Видите ли, — замялся Мвонги, — с ходу я вам вряд ли скажу… Я не биолог, и методика поисков мне не очень ясна. Но, думаю, времени уйдет немного. От силы — неделя.
— От силы неделя, — эхом отозвался Боярский. — Ладно, давайте прикинем… Разумеется, рано или поздно мы найдем ответ. Обязаны найти. Но не кажется ли вам, что если даже на поиски уйдет всего неделя, для нас это может обернуться полным крахом? Да за эту неделю цветы просто-напросто сожрут наш корабль! Сначала Станция — ее, что называется, легче укусить. Но цветам нужна прикормка! И звездолет — блюдо, для этого дела самое подходящее. Я бы сказал, деликатес!.. Мы столкнулись с хищником, со страшным хищником, поймите!
— Корабль необходимо перенести в другое место! И не строить новой Станции, пока не разрешим проблему! — выпалил скороговоркой Панков.
Боярский с сомнением покачал головой.
— Если бы все сводилось только к этому!.. Перенести, не строить… Где гарантия, что цветочная чума не подстерегает нас в любой точке планеты? Что вообще присутствие нашего корабля не вызывает ее к жизни?
Никто не нашелся, что ответить.
— Поэтому все разговоры о разных исследованиях пока прекратим, — устало подытожил Боярский. — Время тянуть нечего. Мы только подвергаемся ненужному риску. Вот мое мнение как руководителя экспедиции: надо немедленно стартовать на Землю! Нельзя, чтобы сюда отправляли экспедицию за экспедицией и дело оборачивалось… ничем, как у нас. Нам никогда не обжить эту планету, пока там, на Земле, не решат ее проблему. Так что будем готовиться к отлету.
В иллюминаторе синий островок гляделся приветливо и безобидно. Возможно, он и был таким на самом деле. Для тех, кто не видит в нем врага. Но в нем видели только врага… Оттого, вероятно, что сами его породили. Неважно — как. Был результат, осмыслять который никто бы сейчас не решился. Ибо любой труд энтропиен. В том смысле, что дает отходы. И всего учесть и распознать заранее, — наверное, нельзя.
Звездолет гасил скорость, идя к Земле на вспомогательных моторах. Теперь до родной планеты оставалось лету сутки с небольшим.
В рубке управления на стереоэкране точно по центру, будто кружочек конфетти, увеличенный для всеобщего обозрения, висел знакомый с детства дымчато-зелено-синий диск — Земля. Все свободное от дежурств время люди проводили в рубке, с удовлетворением наблюдая, как медленно, но неуклонно растет изображение родного мира.
О сутках, страшных, непонятных, проведенных на далекой Одре, вспоминать не хотелось. Мысли были заняты скорым возвращением домой. Дальний Космос, пустой и враждебный, остался позади.
Именно в эти безмятежно-радостные часы полета и было сделано открытие.
Когда Боярский вернулся из навигационной рубки к себе в каюту, его внимание сразу привлек словно возникший из дурного сна голубой букетик в вазе на столе. Какой шутник преподнес этот бедственный подарок, Боярский так и не узнал. Да и ни к чему было стараться. Поскольку в ту же минуту он с отчаянием понял: катастрофа, которой они, казалось бы, счастливо избежали, на самом деле притаилась рядом, здесь, на корабле. Наверняка, цветы были не из лаборатории. Там они надежно изолированы, спрятаны, и унести их просто невозможно. Да и кто рискнет? Значит… Вывод напрашивался сам собой. Значит, кто-то сорвал их внутри звездолета. Ну, а если так…
Экстренное совещание было тягостным. Долго объяснять не пришлось — все и так слишком ясно понимали, что им грозит.
— Что будем делать? — подчеркнуто спокойно произнес Боярский. — Ваши предложения, друзья?
Члены экипажа зашевелились, но никто не отважился выступить первым. Они сознавали, что сейчас, быть может, решается судьба корабля. Действовать надо наверняка, ошибаться нельзя. Каждый искал спасения, цепляясь за соломинку сомнительных предположений и одновременно чувствуя, что это ничего не даст. Выход был, но язык не поворачивался произнести хотя бы слово… Ибо все знали: тогда отступать уже нельзя. Никому.
— К сожалению, цветы успели проникнуть на звездолет, — вновь заговорил Боярский, как бы тормоша товарищей и вместе с тем подготавливая их к неизбежному выводу. — Обшивка пока цела, потому что условия полета и вакуум за бортом мешали цветам размножаться. Но даже один цветок говорил бы о заразе на корабле. А их десятки, если не сотни. И число их растет с каждой минутой…