Люба отвернулась и заспешила дальше. Когда она осмелилась посмотреть в зеркало, отражение уже откровенно разглядывало её и улыбалось щербатым ртом. Уродливая жирная тётка, запустила руку в редкие седые волосы и выдрала клок. Протянула Любе.
Та отшатнулась, побежала по коридору и чуть не влетела в преграду. Дальше был тупик, который тоже заканчивался зеркалом. А там стояла всё та же тётка, и беззвучно смеялась, раскрыв щербатый рот. Она тянула к Любе чёрные полусгнившие руки. От лица отвалился кусок плоти и повис на лоскуте кожи, обнажив жёлтую кость и зубы.
— Ты — не я! Не я! — закричала Люба и отступила назад. Её выкрик эхом пробежал по коридору и затих.
Отражение оскалилось, сделало шаг и… вышло из зеркала. Гладкая поверхность чуть слышно хлюпнула, пропуская тварь. В нос ударило гнилью.
Люба повернулась, чтобы убежать, но сзади тоже стояли женщины — отражения. Уродливые, растрёпанные, глумливо улыбающиеся. А зеркало всё хлюпало и хлюпало, выпуская в коридор новых тварей.
«Надо было бежать назад, где я маленькая и с сестрой, — подумала Люба. — Они бы защитили меня от этих».
— Что, стгашная я? Пготивная? — прошепелявило отражение из-за спины. — А ведь я — это ты! Ского сама такой станеш-ш-шь. Умгёш-ш-шь.
Люба не успела увернуться от полусгнивших пальцев, и они цепко сомкнулись на шее.
— Пусти! Отстань! — закричала она.
Но костлявые пальцы всё глубже впивались в шею, протыкали кожу, рвали плоть. Люба попыталась вырваться, но десятки других рук схватили её и стали царапать, ломать, мучить. Отражения потащили вниз, на пол, навалились всей кучей, тяжёлой и зловонной. Люба начала задыхаться. Попробовала кричать, и мокрая склизкая рука зажала ей рот. В глазах потемнело. Не в силах больше выносить этот ужас, она задёргалась всем телом и… проснулась.
Только встав с кровати, Люба поняла, что совершенно разбита. Ноги не слушались, всё тело ломило, перед глазами плыло. Шутка ли, уже неделю такие кошмары снятся. Мелькнула мысль пойти к врачу. Только к какому? Да и как он поможет? Успокоительные пропишет? Так она сама пустырник уже на ночь пьёт. А толку.
Люба помассировала пальцами чугунную голову и подошла к окну, приоткрыла створку. В комнату проник прохладный свежий ветерок. Остатки кошмара дрогнули и отступили. А под ноги Любе упали сухие листья.
— Плющик мой! — ахнула она. — Как же так! Что же с тобой, а?!
От бедного растения остался только голый стволик, с несколькими подвядшими листочками.
Через час Люба нашла в себе силы собраться и отправиться в церковь. Нужно было заказать молебен отцу за упокой. Утро выдалось солнечное, такая редкость для обычно снулой октябрьской осени. Женщина решила сделать небольшой крюк и пройти через парк. Жёлтые листья шуршали под ногами, напоминая об увядших питомцах. Именно там, в парке к Любе пришла мысль, что дело в ней. Это из-за неё растениям так плохо. Всю дорогу она взвешивала это абсурдное и суеверное предположение, но не могла от него отмахнуться. Наоборот, с каждым шагом укреплялась уверенность, что так и есть. Память тут же угодливо подкинула случай: лет пять назад заболела Люба гриппом, две недели провалялась с высокой температурой. Тогда у неё две орхидеи погибли. Почему, отчего — неясно. Несмотря на слабость, растения поливала и подкармливала в срок. А она и забыла совсем про это. Не связала с болезнью. Но сейчас-то она не болеет. Только кошмары снятся.
Люба вошла в церковь и погрузилась в умиротворяющую атмосферу, ощутила запах ладана, мерцание свечей. Женщина не была горячо верующей, но в церковь заглянуть любила. Особенно в эту, старинную, с покрытыми фресками высокими потолками, иконами в старинных резных окладах. Она была рада, что пришла сюда. Хотелось найти покоя в душе, точку опоры. Не только из-за утраты, все эти кошмары вымотали, вывели из равновесия. Поселили в душе беспокойство и гнетущее чувство тревоги.
Люба подошла к лавке и подала тучной добродушной женщине записку на два сорокоуста: за упокой для отца и здравие, сестре. Она взяла несколько свечей и пошла к иконам. Не к каким-то конкретно. А просто, чтобы зажечь здесь свои собственные огоньки. Мелькнула мысль попросить здоровья для растений, но Люба одёрнула себя. Может и был какой-то святой покровительствующий цветоводам, она такого не знала. Потому поставив свечки перед иконой «всех святых» и «божьей матери», она пошла к Христу, и долго говорила с ним своими словами, рассказала о своей потере, попросила за отца и помочь ей и её зеленым питомцам.
Вышла из церкви она, уже ощущая тихую расслабленность в душе и покой. Пошуршала припорошившими каменную плитку листьями. Залюбовалась, склонившимися над входной аркой березами. И вздрогнула от внезапно резкого, скрипучего голоса: