Внезапу пестрая крепкая фигура кинулась через сугроб, и на узкой тропинке, перегородив путь сродственницам, встал Истома.
– О-ох! – гаркнула Мария и схватилась за живот. – Тьфу, бес!
Впрочем, Мария тут же убрала руку с утробы. Была она благолепно полна и дородна, да к тому же в широкой душегрее и суконной шубе на беличьем меху, так что признать в ней очадевшую жену было затруднительно, чем слабая на передок Мария и не замедлила воспользоваться.
– Чего встал? – бойко вопросила Мария Истому.
– У кого? У меня? – не полез за словом в карман скоморох, но тут же, приветливо глянув на Феодосию, широко рассмеялся, давая понять, что дерзкие словеса – лишь шутка, не имевшая намерения оскорбить почтенных жен.
Мария, растленная душой, усмехнулась и повела разговор, который Феодосия назвала бы срамным, а книжный отец Логгин – циничным.
– Пропусти-ка! – скомандовала Мария.
– Постой, красавица, не спеши, еще будешь на плеши, – ответствовал дерзость Истома и дал-таки «молодым княгинюшкам» дорогу, но пошел рядом.
– Уж не на твоей ли? – упирала руки в бока Мария. – Мало щей хлебал!
– Мало, – подтвердил Истома. – Аж так голоден, что не знаю, коли много надо мне досыта? Хватит ли твоих щей моей ложке?
– Ишь ты, жадный какой до чужой миски!
– Да уж больно ложка моя велика, зачерпнет, так до дна!
При этих словах Истома откинул полу охабня, продемонстрировав висящие на чреслах нож, ложку и коровий рожок.
– Не стращай девку мудями, она и елду видала, – визгливо засмеялась Мария. – Рог-то тебе зачем? В носу ковырять?
– Мозги прочищать.
– Кому?
– А любому, кто рожок мой в уста возьмет.
– Фу, бес!
Феодосья семенила, не поднимая очей, вспыхивая то от срамных приговорок Истомы, то от блудливых словесов золовки. Истома сыпал шутками Марие, но не сводил глаз с ее родственницы, любуясь ее темно-русыми бровями, густыми ресницами, пухлыми ланитами.
– И чего же ты такой голодный? Жена редко кормит? Ты, скоморох, женат? – поинтересовалась Мария.
– На что жениться, когда чужая ложится?
– И много ли таких чужих было?
– Считать не считал, а горошины в карман клал, да на сотой карман оборвался, – не раздумывая, ответил Истома и действительно продемонстрировал дыру под полой охабня.
– Ха-ха-ха! – заливалась Мария.
– Ты не думай худого, молодая княгинюшка, это только глумы для вашего веселья, – тут же проникновенно обратился Истома к Феодосье. – Один я на всем белом свете.
– А плясавица что же? Али отказывает такому красавцу? – исподтишка ревниво допросила Мария.
– Да ее только ленивый не етит, – с деланной печалью произнес Истома. – А хочется любви чистой, светозарной.
– Кому же ее, светозарной, не хочется? – согласилась Мария. – И я бы не отказалась.
– Было бы охота, найдем доброхота, – тут же с усмешкой рекши Истома.
– Уж не ты ли охотник? Всякому давать, так края заболят! – не смутясь, сыпала приговорками Мария, чем бросала в краску Феодосью, и не подозревавшую в золовке такого срамного красноречия.
– А ты сядь на край да ногами болтай.
Феодосьюшка уж несколько раз украдом дергала сродственницу то за полу, то за рукав. Но Мария то незаметно отмахивалась, то громко вопрошала, чего Феодосьюшке надобно, чем исключала всякое объяснение. Впрочем, тяготясь двусмысленными шутками скомороха, простодушная Феодосия мысленно восхищалась его умением эдак ловко ответствовать – все стихами да прибаутками! Феодосьюшка, которой общаться с чужими мужами доводилось весьма редко, полагала за бойкостью словесов блистательный ум Истомы. Она и не подозревала, что кочующий с ватагой актеров скоморох свое мастерство дерзких возбуждающих бесед оттачивал в каждом селище. Но и то было правдой, что блудодей Истома заинтересовался Феодосьей со всей искренностью, на какую способен привыкший надевать хари и личины актер.