– Верно, отец, верно! – кивала Василиса. – Надо бы жениха лучше, да некуда!
– А ежели заезжие купцы с соляным обозом сунутся, так у нас на них палицы приготовлены. За куль соли любой тотемский Тришка с Ивашкой гостям дорогим кистенями головы проломят. Или слух пустим, что завозная соль – отравленная. Опоим зельем бродяг с торжища, хоть тех же Треньку с Омелькой, а как околеют, распустим кривду, что отравились оне солью чужеземной… Слава тебе Господи, без соли – никуда. Человек весь насквозь из соли: плачет – в глазах соль, дубинкой машет – на спине. А сроднившись с Юдашкой, мы соль-то в такую цену взгоним, что плакать сахаром станут! Сахар – чего? Девкам да Зотейке на петушки да пряники. Без пряников жили, а без соли поди проживи? Того и гляди, соляной бунт грянет. И товар зело выгодный. Чуток воды подлил – и вес совсем другой, выгодный вес. Ткань или золото разве водой утяжелишь? А соль – пожалуйте. А кому цена не нравится, отходи, не мешай торговле, соли припасы слезами Божьей Матери!
– Ох, отец, прости Господи! Не Богохульствуй!
Но Извара, приняв медовухи, уже вошел в раж.
– Бабья услада промеж лядвий и та соленая!.. А, Матрена?
– Ох, Изварушка Иванович, князь дорогой, верно, верно…
– Соль попридержим в запас, – развалясь на лавке, грохотал Извара. – Запас карман не трет. Монах баб не етит, а елду про запас носит.
– Золотые твои слова, Извара Иванович, – сладко тянула Матрена. – Мудер ты, как царь Соломон.
– А нынче по-другому нельзя. Народ-то ныне лукав, возьмет манду в рукав, пойдет в овин, да и етит один.
– Тятенька, – взвыла Феодосия. – Уж больно Юда Ларионов не видный, не парень, а розвальня чистая. Конопатый весь, дебелый…
– А тебе какого подавай? Как кузнец Пронька-блудодей, что ли? У того елда по колено, а дров ни полена?! Или об Уруске-древоделе девки тебе наговорили? У Уруски балда, хоть в оглобли заправляй – вот бабам-то посадским радость! Тьфу, дуры!
– Волосья-то у Юды жидкие, что холопья дрисня! – вопила Феодосья.
– Воло-о-сья! У тебя зато волос долог, да ум короток.
– Волос глуп – и в жопе растет, – поддакнула Матрена. – А как начнет тебя супруг Юдушка Ларионов баловать нарядами да аксамитами, не только про дрищавые волосья забудешь, так и плешь в усладу будет.
– Ты на рожу-то не гляди, – принялась поучать золовка Мария. – Другого с рожи не взять, а лих срать!
– Верно, дочка, – неожиданно назвал Извара невестку дочерью, отчего та порозовела да принялась увещевать Феодосью пуще прежнего.
– У иного красавца толк-то есть, да не втолкан весь. У моего супруга Путилушки, слава тебе Господи, лепота при нем, но ежели бы не красавец был, я не в обиде: с лица воду не пить, верно, батюшка?
– Глаза у него белесые, как каменна соль, – рыдала Феодосья.
– А тебе – синие подавай? Глаза – что? – тараторила Мария. – Глазами жену не уделаешь.
– Рыжий он, как гриб лисичка-а!.. – не унималась Феодосья.
– А чем рыжий худ? Рыжий да рябой на баб злой! – шумела Матрена.
– Снег бел, да пес на него сцыт, а земля черна – да хлеб родит, – гладила дочку по голове Василиса. И подмигивала просяще Изваре, не серчай, мол, отец родной, что девка слезы льет да вопли извергает, такая уж девичья задача.
– Ты, дочерь, не гляди на лепоту, а гляди в мошну, – стучал пястью Извара. – Коли мошна тугая, так всякий тебя в красоте уверять будет. Деньги есть – Иван Иваныч, денег нету – Ванька-жид. С синими глазами куда – на кол за блудодейство?
Феодосья вздрогнула. «Господи, уж не прознал ли батюшка об Истоме? Не про него ли намекает? Спаси его и сохрани!»
Утерев слезы, она примолкла.
– Вот и добро. Эх, слезы бабьи, тут и высохли, – смягчился Извара. – Мы с матерью не вороги тебе, Феодосья. И так порешили, что не допотопные теперь времена, чтоб невеста с женихом впервой на свадьбе встречались. Завтра в обед приедет Юда в наш дом, и сможете вы с ним за столом побеседовать, приглядеться, дабы на свадьбе не напугалась ты рыжего-конопатого да не сбежала из-под венца с каким-нибудь скоморохом.