Мария и Феодосья вздрогнули.
– Тьфу на тебя, отец, – замахала руками Василиса.
Золовка принялась торопливо переставлять миски на столе. Феодосия через силу улыбнулась, тая волненье:
– Что ты, батюшка… Разве я вас с матушкой ослушаюсь?
…«Ох, ослушалась бы, кабы не страх за Истому. Вырвут пуп зазнобе синеглазому, ох, вырвут! А меня так и так за Юдашку отдадут», – томилась Феодосья, сжимая в руках пяльца с рукоделием.
– Ой!
Иголка уколола перст, расплылось по небесному шелку темное пятнышко.
«Почему кровь на пальце – алая, а на синем шелке делается бурая? – заинтересовалась Феодосия. И вздохнула. – Пойду у Юды проклятущего спрошу, он все знает. Ой, нет! Ну его к лешему… Заведется опять баять, что кровь – тоже соленая, и стало быть, без соли ни куда. Да я бы весь век хлеб без соли жевала, лишь бы с Истомушкой один кусок делить…»
Облизав перст, Феодосья поплелась вниз, к Юде.
– Аз заждался, – ласково изрек Юда.
– Юда Ларионов, не сыпь ты мне соль на раны, – взмолилась Феодосья. – Аз тебя второй раз в жизни лицезрею, не требуй от меня невозможного.
– Это хорошо, что ты соль помянула, значит, слюбимся мы с тобой и не один пуд соли вместе съедим.
– Пусть так, – покорно произнесла Феодосья. – Пусть так…
– А! Это твое рукоделие? И это все – тоже? – Юда обвел пудовыми ручищами разложенные на лавках и поставцах вышивки, сорочки, полавочники и прочие тканые вещи. – Золотые у тебя персточки.
Феодосья рассыпала мелкие смешинки.
– Жених на дворе, так девка – за прялку, – пробормотала она со смехом.
– Что?
– Так, пустое…
Феодосья развеселилась, вспомнив, как ожидали в доме приезда Юды. А все Матрена, сводня старая, затеяла… С утра в теплые покои, куда планировалось препроводить дорогого жениха, холопки стаскивали со всех комнат рукоделия, вроде как Феодосьюшкой изготовленные. Феодосья пыталась было поспорить, но куда там!.. Сюда же заранее привели холопку Парашку – тощую, долговязую, как репейник, и что самое ценное, кривую на один глаз. Матрена самолично, с помощью сажи, довела чумазость Парашки до самой крайней степени, долго рядила ея в рогожи и трепала волосья. Угомонилась повитуха, только когда Василиса, внезапу вошедшая в покой, гаркнула от испуга и перекрестилась:
– Ну чистое чучело!
Парашке вменялось оттенять светозарную лепоту Феодосьюшки, для чего усажена она была на короб возле печи – в зону видимости жениха. Задумывалось также, что Парашка должна будет спотыкаться о половик, разливать миску и прочим образом выказывать криворукость, но в последний момент Василиса испугалась, что полоротая девка обольет Юду пищей али помоями, и плану был дан отбой. Стоило женам заслышать за частоколом всадника, как Матрена кидалась к Феодосье и принималась бить ея по щекам, дабы ввести в румянец.
– Баба Матрена, отвяжись! – вопила Феодосья.
– Ничего, не отвалится у тебя голова, – не отступала Матрена, нащипывая Феодосьины ланиты и тыча в уста надкушенной клюквиной.
Наконец в двери ввалилась нарочно приставленная за ворота замерзшая холопка и закричала:
– Жених въехавши!
– Прялку! Прялку неси!
– Куда въехавши-то?
– В Красную Слободу! К нашему двору уж приближается!
– Веретено! Где веретено?
Феодосью дружно усадили на сундук, подсунули под бок расписную прялку, в руки – резное веретено. Матрена успела подскочить со смазанным маслом гребнем и гладко учесать волосы надо лбом Феодосьи да напялить на нее еще одну душегрею – для наилепшей полноты тела. К моменту появления жениха Феодосья так упрела, что уже начала злиться на ни в чем не повинного Юду.
Жених снял высокую суконную шапку с меховой опушкой, хотел было положить ее на короб, но испугался, обнаружив на ем кривоглазую Парашку в рогоже. Помяв шапку, он нашарил зенками образа и трижды перекрестился, кланяясь.
– Феодосьюшка, – медовым голосом испросила Матрена. – Какой утиральник подать Юде Ларионовичу, тот, который ты на той седьмице закончила, али тот, на котором ты рдяных петухов вышила?
От стены отделилась золовка Мария с двумя полотенцами в руках.
– Все сама, все сама Феодосьюшка наша срукодельничала, – усердно заливалась Матрена. – Уж все-то лето ходила в полюшко, глядела, как лен растет. Сама своими белыми рученьками пряжу пряла, полотно ткала, на солнце белила, дни напролет вышивала… Уж мы ей рекли, де-мол, у батюшки твоего челяди сорок сороков, почто свои рученьки белые натужаешь?..