– Жена на солнце калилась? – догадалась Мария.
– …и с зашитой сцаной жилой…
– И на восток мочу сцала? – простонала золовка.
Побасенка произвела на несчастную Марию такое впечатление, что внезапно она закричала особо истошно, и из лядвий ея показалась головушка чадца.
– Ой, расперло меня! – заметалась Мария.
– То – детищ! – доложила ей Матрена.
– Детищ… – радостно повторила за печью Феодосья. – Баба Матрена, а кто? Отрок либо отроковица?
– А на лбу у его не написано, – проворчала повитуха.
– Сына моему Путиле рожай! – строго приказала Василиса.
Мария с натугой вскрикнула, и безвозрастное выскользнуло на подол портища.
– Муж! – гаркнула Матрена, оглядев младенца.
– Слава тебе, Господи! – блуждая счастливой улыбкой, произнесла Мария. И тут же зачванилась, аппелируя явно к Василисе. – Аз и не сомневалась, что сына рожу, у нас в роду с дырой сроду не было, завсегда парни. Дайте же мне Любима моего!
– Что ты, что ты? Еще ложе детинное не вышло, пупок не завязан.
«Любим! – обрадовалась Феодосья. – Любимушка… Ах, кабы мне такого Любимушку-скоморошка…»
Обрядив чадце, отерев его Путилиной рубахой, Матрена вложила дитя в руки Марие:
– А сие – плод чрева твоего, бери его, пестуй чадце. А желаю, чтоб через год была у тебя уж двоица, а баба Матрена за кусок хлеба да чарку меда приняла его с божьей помощью.
Повитуха нарочно смиренно оценила свое бабичье мастерство коркой хлеба да чаркой медовухи. Главное на сей момент было напомнить о плате за помощь. Потому как самые вящие обещания роженицы да их сродственники дают на родильном одре, когда счастье рожения еще переполняет молодых княгинюшек.
– Баба Матрена, да я… да мы с Путилушкой… Возьми прямо сей час из моих ушей усерязь с рубинами!
– От щедрот ваших мне и доброго слова да привета достанет, – пустила лукавую слезу повитуха. – Много ли мне, благонравной вдове, надо? Лишь бы на том свете бабушке Матрене зачлось…
– Матрена, благодарствуй! – поклонилась Василиса. – Извара Иванович наградит тебя щедро, это я тебе, как перед Богом, даннословлю.
– Чего теперь с чадцом-то деять, баба Матрена? – испуганно сказала вдруг Мария.
– Пороть до самой женитвы, – пошутила Матрена. – В люльку класть да доилицу звать, чтоб доила Любимушку денно и нощно, вот что деять. А завтра с утра батюшку вести, чтоб прочитал подобающие молитвы.
После того как Любима унесли с наивозможными почестями и тучей приговоров от сглаза, ночного плача и прочих младенческих бед, а Марию переодели, омыли и укрыли отдохнуть на сундуках, Матрена запросила вечеряти. Но перед тем сбегала, переваливаясь и топая, в сени – поглядеть, какая на дворе погода и какой, стало быть, будет жизнь новорожденного Любима? Вернувшись, Матрена заверила, что небо – ясное, а звездочки быстро-быстро бегут к Месяцу, стало быть, и молодой князь Любим, ясный сокол, жизнь проживет щастливую и богатую. Вот только… Мария насторожилась: что?! Поупиравшись, как бы не желая речь плохое известие, повитуха в конце концов сообщила, что, судя по мерцанию звезды, будет Любим изрядный баболюб. Мария, у которой отлегло от сердца, удовлетворенно засмеялась: ужо поетит ея Любимушка девок!! Василиса, между тем, зычно призвала холопок, те засуетились и вмиг уметали стол пищными яствами и хмельными медами. Повитуха сидела, как архимандрит на именинах. Княгиней поглядывала с ложа и Мария. Ликовала Феодосья. А когда в покой взошел сам Извара Иванов, которому прямо у ворот доложили об рождении первого внука, застолье сделалось таким веселым, что отец Логгин покачал бы главой. Матрена, изрядно хватившая медовухи, ударилась в известные побасенки, которые с каждой новой чаркой становились все любодейнее. Уж что было грешного хохоту!
– Ну вот вам притча, – подмигивая и качая головой, рекла Матрена. – Правда, не лжа. Были тому самовидцы, видели сами своими очами. Аз, врать не буду, не видавши, но от верного человека слыхавши, за что купивши, за то и продавши.
Бысть один молодец, Митрошка. Бысть он не то чтоб дурак, а так – балда… И было у балды две елды. Митрошка в том дива не узревши, думаючи, что и у всех мужей так же – две жилы подпупные в чреслах. А только прошел между девиц нерастленных и жен-мужатиц слух, что зело силен Митрошка в любовной колотьбе. И то… Вторгнет Митрошка уд срамной в женско ложе, скокотает на жене, сколько одна елда может. А как истицает первая жила становая, Митрошка второй уд в лоно ввергает и опять скокотать принимается. И таким-то двойственным мехирем наш балда самую муженеистовую жену и злострастную девицу ублажает. Собрались раз молодцы-мужи да дьяки-чернецы и пристали к Митрошке: «Говори, дурачина, как ты с женами колотишься, что самое злонеистовое естество женское ублажаешь? То ли зельем зелейным жен-мужатиц опаиваешь? То ли чары волховые на девиц нерастленных кудесишь? То ли скокотание особое на жене знаешь? То ли соитие твое наговорное? То ли елда у тебя зело вящая, муде свинцовые?» Митрошка только плечами пожимает да очесами моргает: «Ввергаю первый уд жене между лядвий, скокотаю до истицания, а потом второй уд жене ввергаю, и опять колотьба идет». – «Какой такой второй уд? – удивились молодцы-мужи да дьяки-чернецы. – Перст, что ли?» Выпучил Митрошка очеса-зеницы, выставил пясть, оглядел перста да и думает: «Нет, не перст! Перстом показывают, а не любы делают». – «Нос, может быть?» – поглумились молодцы-мужи да дьяки-чернецы. Митрошка-балда шутки не уразумел, да и мыслит: «Изреку мужам, де-мол, нос – вторая моя елда, пускай-ка отвяжутся!» – «Истинно, нос!» – кивает Митрошка. «Да ведь носом воню злую, смрад да сладковоние нюхают», – удивляются мужики. «Не верите – не надо, – стоит на своем Митрошка, – а только все жены-мужатицы да девицы нерастленные ко мне бегут, не боясь ни чужеложничества, ни детосаждения». Разошлись молодцы-мужи да дьяки-чернецы, а Митрошка-дурачина идет домой и размышляет: «Видно, второй уд для нюхания вони злой, смрада да сладковония дан!» А се… Пришедши Митрошка домой, а матерь ему и рекши: