— Готовальня арабская, — удивленно ответствовал Юда. — К чему тебе?
— Да так… — вздохнула Феодосия.
«Вот незадача, — подумала она. — То ли слушать про готовальню, усиливая возжелание Юдино, то ли сразу дать отлуп? А поможет ли мое откровение? Доложит он батюшке про мою сухоту по Истоме, и запрут меня в келью под заклеп? Ой, но как же интересно про науку книжную поговорить! А! Продолжу беседу. Когда еще с таким книжным розмыслей побеседую?»
— А что, Юда, могли бы тотемкие кузнецы выковать мне железную лестницу до самого Месяца?
— Почто до Месяца? — заподозрив подвох, спросил Юда.
Но Феодосия была серьезна.
— Очень уж хочется побродить сверху, на земную твердь поглядеть, поозирать окияны. Я однажды на кровлю нашего дома влезла, так, эдакие оризонты увидела!..
— Месяц маленький, — снисходительно усмехнулся Юда. — Его, вон, ногтем прикрыть можно. Где там бродить? Да и пустой он. Ничего не ем нет, один желтый камень. Соли уж там точно нет! А, коли так, нечего людям на Месяце и деять.
— А, может, и не каменный Месяц? Может, и не пустой? Лес издалека тоже неживым кажется. А придешь — и белочки в ем, и зайцы, и волки, и медведь.
— Белочки… — любовно повторил Юда. И вдруг осмелел и ласково посулил. — Как поженимся, за такие-то мысли бить я тебя буду кажинный день. Бить да любить, любить да бить…
Феодосия смешалась и опустила голову, пряча глаза. Никак она не ожидала, что Юда вдруг заговорит о любви!
— Бить — бей, а любить кажинный день ни к чему.
Юда бросил взгляд на спящих женщин и протянул руку на стол, так что его и Феодосию разделила лишь миска моченых яблок.
— Ты не подумай, я не злострастный какой прелюбодей, — понизив голос, произнес Юда. — А только женитва без любовей не бывает.
— Жены стесняться — детей не видать, — пробормотала Матрена.
— Верно!.. Для детосаждения это надо. А как очадешь, беречь тебя буду, бить не стану! — клялся Юда. — Разве только изредка, для порядку.
«Господи, да зачем же Юда так вяще любит меня?.. — подумала Феодосия, и мысль эта ее встревожила. — Надобно сказать про Истому»
— Юда Ларионов, должна я тебе признаться…
По вздоху Феодосии Юда смекнул, что невесту он вовсе не очаровал, и не сохнет она по нему, розмысле. Но и в голову Юде не пришло, что Феодосия может томиться по скомороху! Лучше бы он дал ей договорить! Лучше бы узнали он и батюшка о событиях! Вырвали бы Истоме пуп, и делу конец! Но, Юда не дал Феодосье слова молвить.
— Молчи, не изрекай… — ласково потребовал Юда.
Феодосия осеклась.
— Какую говоришь, картину забавную ты рукодельничаешь? — быстро сменил тему Юда.
Феодосья помолчала. «Не дал слово молвить… Ну, да на все воля Божья».
— Аз вышиваю карту земной и небесной тверди. Хочешь, принесу посмотреть?
— А может, в горницу твою пойдем?
— Нельзя. Ни к чему это, чтоб в девичью комнату заходил муж.
«Безгрешная моя!» — с голубостью подумал Юда и еще дальше протянул руку через стол, преодолев преграду моченых яблок.
Феодосия отдернула длань и быстро вскочила из-за стола:
— Сейчас принесу сие рукоделие.
Матрена приоткрыла на шум соловый глаз, оценила обстановку, как благонравную, и вновь засонмилась, будучи, однако, на карауле.
Феодосья бесшумно, как домовенок, пробежала по половикам домашними мягкими сапожками из бирюзовой кожи. Перескакивая через ступени, досягнула свою горенку. Достала из резного влагалища пяльца с шитьем и замерла, глядя в слюду оконца.
— Истомушка!.. Где ты?
В кровяной жиле у Феодосьи застучало, и в тот же миг затрепетала жила подпупная, и закипело лоно, словно полный рыбы невод. Ощущение было новым и странным.
— Что сие есть? — удивилась Феодосья.
— Похоть! — возмущенно ответствовал голос, похожий на глас отца Логгина.
Феодосья поводила глазами.
Днесь еще полна была Феодосья любовными надеждами. И вдруг! «Отец об женихе тебе сообщить желает. — Об чьем женихе? — Не об моем же?..»
Феодосья, глупая, в первую мысль решила даже, что батюшка прознал про скомороха и вымолвит сей час свое отцовское слово: посягнути любимой дочери Феодосье в брак с Истомой! Но тут же, вспомнив нрав отца, изринула эту версию, как совершенно невероятную.
— Кто? — только и успела жалобно промолвить она матери.
— А тебе кто нужон? Черногузой дворянин? Иди-иди, отец сам все изречет, — ткнула Василиса в спину дочери. — Тятя своему чаду худого не присоветует.
Феодосья пустила слезу.
Василиса, истолковав плач боязнью дочери перед замужеством, смягчилась:
— Не ты первая, не ты последняя. Ничего страшного в том нету. Вон, спроси у невестки? Когда ты за прялку, так он — за елду! Худо ли?