Жеральд Мессадье
Цветок Америки
Часть первая
Роза ветров
1
Ангел-провозвестник
Воздух задрожал от грохота. Один из буков вдруг засеребрился, потом вспыхнул пламенем. От удара молнии. Как от слишком пылкой любви.
Должно быть, святые искрились точно так же, когда на них снисходило озарение, подумала Жанна, стоя перед окном большой залы замка Гольхейм.
Шквальный ветер бушевал в небе Пфальца, сгоняя стада жирных черных туч. Жанна закрыла окно. Огоньки свечей танцевали в канделябрах и железном светильнике в форме короны, свисавшем с потолка на цепи, – словно они почуяли близость огня небесного и пустились в пляс от радости.
– Франц Эккарт не будет ужинать с нами? – вполголоса спросила Жанна у своего сына Франсуа.
Вместо ответа тот едва заметно покачал головой. Это была деликатная тема. Жанна ничем не выдала своих чувств.
Приглашенные появлялись с громким смехом, отряхивая с плащей капли дождя. Суетились слуги. Разговоры не смолкали: в столовой замка Гольхейм собралось человек шестнадцать гостей. Подали рыбу и дичь, печеную форель с белым виноградом и курицу с капустой, разлили французское вино. Франсуа не жалел денег на отменные напитки, и когда он приезжал в Гольхейм, да еще в сопровождении матери и Жозефа де л'Эстуаля, все набивались к нему в гости. Ведь Жанна привозила с собой своего повара. Такие пиршества происходили в округе не каждый день.
Весь клан де л'Эстуалей присутствовал здесь: Жанна – естественно, с мужем Жозефом, – их восемнадцатилетняя дочь Об, к которой были прикованы взоры всех гостей, двадцатитрехлетний Деодат, сын покойного Жака, Франсуа де Бовуа – ему уже стукнуло сорок один – с женой Софи-Маргерит и их старший сын Жак Адальберт двадцати одного года.
Младший сын Франсуа, Франц Эккарт, проводивший в Гольхейме большую часть года, тоже находился в замке, однако на ужин не пришел.
Сначала говорили о двух провинциях, Артуа и Франш-Конте, уступленных новым французским королем Карлом VIII Максимилиану Австрийскому по Санлисскому договору, потом о двух других, Сердани и Руссильоне, которые он предложил испанской короне.
– Наверное, его отец переворачивается в гробу! – со смехом сказал старый граф Гольхейм.
– И дед тоже, – добавила Жанна по-немецки.
За те годы, что ее старший сын был женат на Софи-Маргерит фон унд цу Гольхейм, она, в конце концов, овладела этим языком. И, поскольку ей случалось проводить в Гольхейме летние месяцы, прекрасно воспринимала чужую речь на слух. Ее сын, Деодат де л'Эстуаль, изучил немецкий тем же манером, а частые поездки в Италию к Феррандо Сассоферрато позволили ему освоиться и с итальянским.
Все согласились, что Карл VIII ужасно боится Максимилиана Австрийского. Французский король был предприимчив и хитер, но глуповат.
Софи-Маргерит де Бовуа, похоже, очень возбудилась от присутствия молодого аристократа, которого привез с собой ее отец. Франсуа делал вид, что ничего не замечает, Жанна тоже. В свои сорок с небольшим баронесса де Бовуа сохранила явное пристрастие к юной плоти; она пыталась соблазнить даже Деодата, сводного брата мужа, но тот послал ее к черту без всяких церемоний.
После ужина Жанна взяла сына под руку и увлекла в небольшую гостиную. Взяв его ладони в свои, она посмотрела ему прямо в глаза. Этот немой вопрос был красноречивее слов.
– Ты хочешь, чтобы я поговорил с тобой о Франце Эккарте. Что я могу сказать тебе? – угрюмо ответил Франсуа. – Ты сама все понимаешь. Я знаю, что ты очень любишь его, и знаю, что он тоже любит тебя с детства. Но он предпочел ужинать один, невзирая на твой приезд.
– Вы не поссорились? – спросила Жанна.
– Нет. Читать ему нравоучения бессмысленно.
Франсуа, заметно взволнованный, стал расхаживать по комнате.
– Не знаю уж, какой дикий дух освятил его рождение, быть может, даже и зачатие. Он почти не принимает участия в жизни семьи. Даже в спальне своей не спит: проводит ночи в охотничьем павильоне, который ты видела, посреди леса, в окружении книг, в которых я ни слова не понимаю. Он знает очень много, о, гораздо больше, чем я, знает столько, сколько я и не хотел бы знать! Его наставники в Ганноверском университете не устают петь ему дифирамбы. Они хотели бы принять его в свой круг. Он говорит по-гречески и по-латыни, сейчас изучает древнееврейский. Однако мальчик держится особняком.
Франсуа с удрученным и задумчивым видом опустился в кресло. Блики факела осветили его лицо, и Жанна взглянула на него как бы со стороны: вылитый портрет своего настоящего отца, Франсуа Вийона. Подобно свету факела, зрелость обнажила подлинные черты, изгнав льстивую дымку юности и открыв обаяние задумчивого, упорного и нежного мужчины. Он был тем Вийоном, какого она тщетно искала в его отце.
Жанна огорчилась, что он так расстроен. Ведь Францу Эккарту исполнилось уже девятнадцать лет, и, конечно, отец не сегодня впервые обратил внимание на странности его натуры. Она угадывала другую причину горечи сына. И сделала все, чтобы предотвратить грозу.
– У него есть друзья? – спросила она.
– Не знаю, нужна ли ему дружба вообще, хотя он часто встречается с одним необычным человеком, который живет в заброшенной башне недалеко отсюда. Это бородатый старик, похожий на безумного монаха. Не знаю, о чем они беседуют, но что-то их обоих страшно интересует, поскольку они проводят вместе целые вечера. Я вижу свет в его павильоне, когда сам ложусь спать, и знаю, что он извел немалое количество свечей. Кроме этого отшельника, других близких людей, как мне кажется, у него нет.
– Что ж, мальчик прилежен, – сказала Жанна. – Пусть лучше проводит вечера за рукописями, чем в компании распутных девок!
– Нет, Франц Эккарт мой род не продолжит! – воскликнул Франсуа. – К счастью, у меня есть Жак Адальберт. Вот он молодчина!
– Вспомни, каким был ты, Франсуа, – сказала Жанна. – До встречи с Софи-Маргерит…
Франсуа вскинул голову:
– Мама…
Не договорив, он встал с кресла.
– Мама, зачем говорить об этом? Ты все знаешь. Софи-Маргерит – моя жена. У нас двое детей. Но порой… порой она напоминает мне распутную девку благородных кровей!
Жанна вздохнула и бросила взгляд в сторону двери, желая убедиться, что никто их не слышит. Правда, они говорили по-французски. До них долетали обрывки немецких фраз, эхо разносило их под каменными сводами вперемежку со смехом Софи-Маргерит. Она ясно представила их супружескую жизнь: он с зарей уходит в печатню и возвращается поздно, измученный работой, а она смертельно скучает. Дети выросли, и заняться ей нечем. Вот она и начала погуливать.
– Франсуа, – сказала она, – у тела свои резоны. Ему необходима страсть. Ты поглощен своей печатней. Ей нужна охота.
Он горько рассмеялся:
– Охота! Быть может, в крови Гольхеймов таится некий фамильный дух, который проявляется волею случая? Или же… – Он с тревогой посмотрел на мать. – Франц Эккарт родился через девять месяцев после того странного происшествия, когда Софи-Маргерит, по ее словам, напугал олень. Я порой спрашиваю себя, нет ли связи между этой встречей с оленем и непонятной натурой мальчика. Если, конечно, ее напугал олень. И еще… Франц Эккарт не похож на меня…
– Но ведь ты любишь его? – спросила она.
– Ну, конечно же, мама! Ведь он мой сын, разве нет?
– Это самое главное.
Зачем, сказала она себе, открывать правду Франсуа, хотя Франц Эккарт, без всякого сомнения, был действительно сыном Жоашена, немого подмастерья, служившего у художника из Анжера. Софи-Маргерит позволила себе увлечься этим странным юношей, и только ловкость Жанны помогла скрыть истину. Если бы Франсуа узнал, что его сын – плод случайной связи жены, их брак распался бы. Уязвленное самолюбие оказывается куда сильнее любви.
Их беседу прервали Жозеф, Деодат и Жак Адальберт. Все трое пребывали в превосходном настроении.