— И я бы сказала, на пять порядков сильнее обычного сетевого графоманства, — согласилась Крис, — то есть, по меркам нынешней массовой графомании — практически левтолстой. Но нам никакого проку. А время идет.
— Нашла.
— Что? — Крис по-прежнему сидела, запрокинув голову и прижимая пальцы к глазам.
— Криси. Я, кажется, нашла. А думала, в последнюю минуту. А оно — вот.
Стул Крис с грохотом опустился на четыре ножки. Она прижалась к плечу Шанельки, перед которой на столе лежал густо исписанный длинный листок, в уже знакомой вязи мелкого почерка мелькали восклицательные знаки, оборванные абзацы, словно автор письма прерывался и всякий раз начинал писать с новой строки, стараясь сделать письменную речь более выразительной.
— Так-так, — Крис не нужно было спрашивать, почему Шанелька сходу определила важность документа.
«Еленочка! Прежде чем ты решишься, прошу, прочитай все полностью, дважды, а то и трижды. Ты знаешь, как важны нам дружеские слова, но я не могу сказать их тебе. Только лишь написать, повторяя твою собственную историю. Целиком. Прошу, прочитай. И обязательно — как о другом человеке.
Если после этого ничто не изменится в твоей душе, так тому и быть. Ты знаешь, как я люблю тебя. Так же я буду любить и маленькую Иду. Но о себе напишу позже. А пока — выслушай историю девочки, которая пустилась в приключения, подобно северной Герде, но не в поисках возлюбленного брата. А — в поисках счастья. Итак, начало…»
Крис подняла глаза на Шанельку. Листок лег на стол. Вернее, на несколько таких же густо исписанных листков. Шанелька кивнула, указывая на аккуратные номера в уголке каждой страницы. И вытащила последний, на котором внизу стояла дата — после слов прощания.
— Он наплевал на запрет. И тут — все. Письмо целое, без утрат. Читаем, да? Или кофе?
Это было так правильно и щекочуще — оставить листки на столе, пройти через тишину стеллажей, полных бумаг, коробок и папок, чтобы заняться обыденными маленькими делами — достать чашечки, вазочку с конфетами, сахарницу. Сварить в крошечной электрической кофеварке крепкий кофе, разлить, добавляя сухих сливок. И не торопясь, хотя внутри все прыгает от нетерпения, выпить, закусывая легкими сухими печеньицами.
— Джахи будем звонить? — Шанелька поставила чашечку на поднос рядом с опустевшим блюдечком для печенья.
Крис покачала головой.
— Сегодня он занят. Ну и еще… Ему придется по ходу переводить — с русского на русский. Я бы лучше в первый раз без него. А потом расскажем. Вечером, в аннуке.
— Да. Так будет правильно, — Шанелька поняла, это и правда, будет очень правильно, сидеть там, в ярком фонаре света, окруженном чернотой ночи. Пить кассан, уютно полулежа на множестве подушек. Читать, рассказывать, слушать.
— Что ты там бормочешь? — спросила Крис, когда шли обратно, по узкому проходу вдоль стены.
— Я говорю, если наш Леон снова пустится в отвлеченные изысканности, я изобрету машину времени, вернусь в прошлое и надаю ему подзатыльников.
Они сели, приближая лампу к бумаге.
— Начинай, — сказала Крис, — ты же нашла.
ПИСЬМО
Я сижу в маленькой квартирке небольшого испанского городка. Я писал тебе, какие дивные закаты и восходы предлагает мне здешний морской пейзаж, ничего не требуя взамен. Разве что — быть живу, съедая нехитрую еду и зарабатывая новыми умениями. Да что я говорю, они были новыми когда-то, но вот уже пять лет я садовник местного городского парка, и мне, что удивительно, нравится эта работа. Когда-то я был врачом. Местные и теперь приходят ко мне за помощью, ведь я не беру денег за советы, потому что тут я не врач. Главные мои пациенты — старые оливковые деревья, рощица олеандра, розы. Тебе понравятся розы. Я полюбил одиночество, а может быть, любил его всегда, но не мог позволить. Пишу это, чтобы ты лучше представляла, что вас ждет. Моих денег хватит на скромную жизнь для троих. Скромную, Ленни. Ты должна понимать это, если бросаешь дворец и жизнь без волнения о завтрашнем дне, я имею в виду материальную сторону.
Твоя мать… Жаль, ты совсем не помнишь, какой она была. Да, ты знаешь, что брак был неравным, но это новые времена, мезальянсом никого не удивить, он даже был в моде, когда твой отец полюбил и, вместо того, чтобы в старых традициях, сделать очаровательную циркачку своей содержанкой и гордиться ею перед друзьями, женился. И стал гордиться — женой. Ты похожа на Анну внешне, но характер, ох, этот характер. Иногда мне казалось, что всех мужчин вокруг она воспринимает именно как своих львов и тигров, требующих правильной дрессировки. Блистательная Элеанор и ее свирепые питомцы. Я думаю, она дала тебе имя в память о своей бродячей молодости, чтобы, уйдя от вольной жизни и снова став Анной, Аннушкой любящего мужа, иметь при себе милую память о почти цыганском быте. Свобода в обмен на обеспеченную, защищенную жизнь. Не думай, твои родители жили в ладу. Только, увы, недолго. Ты была совсем крошкой, когда Анна умерла от воспаления легких. И мы, ее львы, шли за гробом, глядя, как горюет твой отец.