Путь до аэропорта под свинцовым небом и непрекращающимся дождем был недолгим. По дороге Шаннон вспоминала о своем недавнем прибытии в этот аэропорт. Тогда она была как сплошной комок нервов и наполнена уже заранее чувством неприятия, даже недоброжелательностью к своей предполагаемой родне, как если бы та была виновата в том, что ей открыла мать перед смертью. Сейчас о тех чувствах не могло быть и речи – они напрочь исчезли, но напряжение осталось.
В аэропорту они избежали обычной сутолоки, потому что были препровождены к небольшому служебному самолету, принадлежавшему Галерейной Компании Рогана.
Лайам сразу потянулся к иллюминатору, Мегги откинулась на спинку сиденья, мечтая о чае и о том, чтобы скорее прошла навалившаяся на нее тошнота и слабость. Вторую свою беременность она переносила намного тяжелее, чем первую.
– Вы говорили, что много путешествовали с родителями, – заговорил Роган, обращаясь к Шаннон.
– Да, отец почему-то очень любил частые переезды. – Шаннон пожала плечами. – Моим самым первым, хорошо запомнившимся впечатлением был аэропорт в Риме. Жуткий шум, толкотня и яркие краски. Мне было около пяти лет.
Самолет тронулся с места, Лайам завизжал от восторга.
– Он больше всего любит, когда мы еще катим по земле, – нежно глядя на сына, сказала Мегги. – И когда взлетаем тоже. А потом ему делается скучно.
Господи, скорее бы уж взлететь, что ли! Может, тогда пройдет эта ужасная дурнота.
– Я тоже люблю взлет. – Шаннон прижалась лицом к щеке Лайама и вместе с ним следила за удаляющейся, рвущейся из-под самолета землей. – Теперь мы уже как птицы. Смотри! Сейчас начнем чирикать!
– Птички! Птички! – радостно завопил Лайам. – Чик-чирик! До свидания,
«Да, – мысленно вздохнула Шаннон, – до свидания, Мерфи. Ты остался там, где мы провели две ночи. Две такие ночи! Впрочем, вторая была, увы, короткой. Ужасно короткой».
А время наступает на пятки, продолжала она размышлять. Оно бежит, мчится и заставляет принимать решения. И скоро, очень скоро наступит час, когда она тоже будет сидеть в самолете, но в другом – огромном, путь которого прямо в противоположную сторону: не на восток, а на запад. В Нью-Йорк.
– Черт! – услышала он возглас Мегги и увидела, как та, отшвырнув ремень безопасности, вскочила с места и опрометью ринулась по проходу. Дверь в туалет с силой захлопнулась за ней.
– Черт! – без усилия повторил Лайам.
– Она плохо переносит полет? – удивленно спросила Шаннон у Рогана.
– Она плохо переносит эту беременность. Особенно по утрам. С Лайамом у нее было лучше. – Роган озабоченно оглянулся на закрытую дверь.
– Наверное, раз на раз не приходится.
– Это мы и видим теперь, – проворчал Роган. – Приготовлю ей чай.
– Сидите, я сама. Не беспокойтесь, – Шаннон успокаивающе положила руку ему на плечо, отстегнула ремень и быстро встала.
– Она любит очень крепкий! Чай и все остальное вон там, на полках.
– Я справлюсь.
Шаннон выбрала из нескольких сортов чая ромашковый, считая, что он подойдет больше других при нынешнем состоянии Мегги, и, когда та появилась в проходе, поднесла ей чашку с горячим напитком.
– Лучше?
– Да, на сегодня, надеюсь, представление окончено, – мрачно сказала Мегги. Она выглядела как воин, только что выигравший еще один кровавый поединок.
– Какая ты бледная.
– Это лучше, чем зеленая.
– Как мне жаль тебя, Маргарет Мэри, – пробормотал Роган, обнимая ее. – Пей чай.
– Ему жаль, – проворчала Мегги. – А кто виноват в моем состоянии, ты случайно не знаешь?
– Кажется, я знаком с этим человеком. И лично мне он нравится.
– Мне вообще-то тоже. Лайам! – Мегги отобрала у него цветной мелок. – Рисовать надо в альбоме, который тебе дали, а не на стенке самолета. И еще запомни: мел не для еды. Может, судьба наградит меня за то, что второй ребенок достается труднее, и он не будет такой бедокур, как этот?
В подтверждение ее слов Лайам кинул альбом на пол и издал крик, почти заглушивший гул самолета.
– Хочешь, чтобы наш второй был совсем паинькой? – Роган погладил сына по голове.
– Ни за что на свете! – решительно сказала Мегги.
Брианна оказалась права: дом Рогана в Дублине был великолепен. Во-первых, он весь утопал в зелени – кустов, деревьев и травы. Во-вторых, прекрасно обставлен под старину и весь сверкал – полы, светильники, стены и потолки. Так, во всяком случае, казалось Шаннон.
В ее комнате стояла огромная кровать с четырьмя столбиками по краям, но без балдахина, и столик, вышедший из-под рук самого Чиппендейла. (Томас Чиппендейл – знаменитый английский мебельный мастер XVIII века.)
Пока она находилась в ванной, служанка разобрала ее вещи и туалетные принадлежности. К этому Шаннон не была приучена.
Мегги она обнаружила, когда спустилась вниз, в главной гостиной.
– Сейчас принесут поесть, – сказала та. – Я проголодалась после всего, что было со мной. А ты?
– Немного. Рада, что тебе лучше. Боже мой!
Восклицание относилось к тому, что Шаннон увидела в одном из углов комнаты. Зачарованная, она подошла ближе, провела пальцами по стеклу. Произведение представляло собой нечто величественное, даже сверхъестественное, и в то же время вполне воспринимаемое разумом: непостижимое и понятное; непорочное и эротическое, состоящее как бы из человеческих жил и черт. Она могла почти различить мужчину и женщину, слившихся воедино в абсолютном удовлетворении своих желаний.
Шаннон так долго стояла возле этой композиции, что Мегги, не выдержав, подала голос:
– Тебе нравится?
– Невероятно! Удивительная вещь!
– Я назвала ее «Капитуляция».
– Да, пожалуй. Конечно. И ты сделала ее там, у себя, в деревне? Вдали от всего и всех?
– Почему нет? Мне кажется, настоящему художнику не нужны толчки извне. Только изнутри.
– Ты так думаешь?
– Уверена. А, вот и хлеб насущный. Спасибо, Норин. – Как только служанка вышла, Мегги добавила: – Никак не могу привыкнуть, что в доме есть еще кто-то, кроме нас. Все время ощущаю неловкость, когда меня обслуживают. Хотя помощь сейчас, конечно, нужна. Иначе не смогу работать. Особенно когда появится второй ребенок.
– Большинство людей, наверное, мечтает, чтобы их обслуживали.
– Значит, я не принадлежу к большинству. – В голосе Мегги послышался вызов. – Но все же привыкаю. Не напрасно говорят, человек ко всему привыкает. – Она откусила кусок сандвича, запила чаем. – Роган уже сидит на телефоне. Не может без него жить. Ему надо сейчас по делам быть в Париже, но он не хочет оставлять меня, пока я в таком состоянии. И кричать на него бесполезно, если он что-то решил. – Она искоса взглянула на Шаннон. – Это касается и его дел с тобой.
– У нас нет еще никаких дел.
– То же самое было со мною. Я брыкалась, чуть ли не кусалась, только чтобы избавиться от его предложений. Я говорю о работе, не о замужестве. Хотя… – Она улыбнулась. – С замужеством было почти то же самое.
– Он припер меня к стенке, – задумчиво сказала Шаннон. – И я не знаю, что делать. С одной стороны, не верится, что это правда, а с другой – боюсь отрываться от привычного дела, сомневаюсь в себе… во всем.
– Роган не только делец. Он по-настоящему любит искусство и разбирается в нем. Так считают все, не я одна. – В голосе Мегги появилась гордость за мужа.
– Я знаю… верю. Слышала о нем и до нашего знакомства.
Шаннон допила чай, вытерла руки.
– Хватит о Рогане, – сказала Мегги, тоже отставляя чашку. – Лучше скажи, почему ты упрямишься?
– Я? Упрямлюсь?
– Конечно. Человек предлагает тебе луну с неба и еще несколько звезд в придачу, а ты…
– Я же, кажется, объяснила, – холодно ответила Шаннон, задетая ее тоном.
– Хочешь сказать, тебе гораздо больше нравится заниматься черт знает чем, а кисти и краски пусть валяются в стороне?
Еще больше разозлившись, Шаннон возмутилась: