— Не знаю уж, как их звать по-латыни, но это артишоки[40]. Настоящие дикие артишоки.
Я недоверчиво посмотрела на нее.
— Понимаешь, мой приятель, повар-тунисец в нашей гостинице, рассказал мне, что здесь растут дикие артишоки. С виду настоящий репейник. Не совсем настоящий, конечно, хотя артишоки тоже относятся к репейникам, — пояснила Луллу, обнаружив неожиданную тягу к научной точности.
Обилие кровавых царапин на ее руках лучше слов говорило о том, как ей дался сбор репейника.
— До чего колючие, черти, — Она осторожно опустила руку в сумку и выловила головку с множеством острых шипиков.
Соцветие в самом деле представляло собой по величине нечто среднее между артишоком и «обычным репейником».
— У них не видно цветоноса, они к самой земле лепятся, — рассказывала Луллу. — Сперва я попробовала срывать их руками. И вот что получилось.
Она слизнула кровь с царапины.
— Потом я сообразила, как надо делать. Наподдам носком — они обрываются, а там знай собирай их и складывай в сумку.
(Позднее, в Каире, Виви Текхольм подтвердила, что это съедобный репейник — артишок, или кардон Сибторпа.)
Глаза Луллу светились гастрономическим восторгом при мысли о том, как повар-тунисец приготовит нам артишоки, сварит их в подсоленной воде с несколькими каплями лимонного сока.
Вспомнив о еде, мы поспешили накрыть себе ленч на клочке земли, где особенно ярко пестрели цветы. Дочери хладного Севера упивались нехитрой трапезой, которую солнце и веселое цветочное раздолье превратили в праздничный пир.
— Жаль, что мы живем в Сусе, — заметила Луллу, беря длинную редиску и макая ее в грубую соль на клочке зеленой туалетной бумаги таким же элегантным жестом, как если бы она на званом обеде у себя в Финляндии макала весеннюю спаржу в растопленное масло.
— Что верно, то верно, — согласилась я. — По чести говоря, Суса — настоящий медвежий угол. Живем где-то на отшибе… Развалины Аполлонии мы уже изучили наизусть. А вот киренские руины нам еще изучать и изучать, к тому же от Шахата гораздо ближе до столицы, Эль-Вейды…
— Там хоть можно купить свежие овощи и другие вкусные вещи, которых нет в Сусе, — перебила меня Луллу.
— Мотель в Шахате в ближайшие недели будет занят, но ведь можно справиться в отеле, вдруг там есть свободные номера, — предложила я.
Откровенно говоря, нам успели надоесть сквозняки в комнатах и открытая всем ветрам лестница в Сусе, да и повар-тунисец уже исчерпал свой скромный репертуар.
Итак, знакомство с Фаидией состоялось. По Плинию, этот район годился «только для сильфия», но Луллу, если она затеет писать современную «Естественную историю», может подтвердить, что в наши дни фаидийские земли вполне подходят для дикого артишока.
И если не считать столь пагубного для скота дриаса, мы так и не нашли в этой полосе ничего похожего на сильфий.
МОНЕТА С СИЛЬФИЕМ
На обратном пути из Фаидии мы заглянули к нашему приятелю, директору большого, роскошного отеля в Шахате, и — представьте себе! — услышали от него, что на следующий день освободятся два номера, которые он может сдать нам. И мы поехали дальше курсом на северо-восток, торопясь поскорее распутать петли на спуске к Аполлонии, чтобы рассчитаться в гостинице в Сусе, уложить свои вещи, попросить повара приготовить артишоки Луллу и повидать бельгийца с монетами, с которым Луллу познакомилась накануне вечером.
Сразу за последним виражом, когда машина вышла на прямую дорогу, я вдруг увидела несколько дриасов с полностью созревшими плодами и нажала на тормоз.
Большие соплодия шуршали, как бумага, на слабом ветру. Я внимательно рассмотрела один плод.
Он был плоский, овальный, с продольными ребрами посередине и двумя прозрачными крылышками по краям.
Я благодарно глядела на эти тонкие крылышки, словно вырезанные из папиросной бумаги. Такая характерная примета позволит мне без труда отыскать в моих «Флорах» латинское наименование дриаса, как только я вернусь в гостиницу!
Увы, на деле это оказалось не так-то легко.
В «Флоре Египта для студентов», составленной Виви Текхольм, о феруле говорилось, что у нее широкие, плоские, гладкие плоды с ровным краем. И ни слова о крылышках.
В «Цветах Средиземноморья» Полунина и Хаксли я нашла рисунок плода ферулы. Овальный, с ребрами посередине, но никаких крылышек по краям. А ведь у наших экземпляров они достигали почти сантиметра в ширину.
В имевшихся у меня книгах о флоре Севера — ни слова о феруле. Я вернулась к Африке, внимательно читала текст и рассматривала иллюстрации, но во всем разделе, посвященном семейству зонтичных, так и не нашла ни одного рода с крылатыми плодами, как: у дриаса. А между тем я могла поклясться, во-первых, что дриас принадлежит к зонтичным, во-вторых, что у него плоды с широкими крылышками.
Роды нартекс и тапсия, которые упоминались в сделанных мной и Луллу выписках из ученых трудов, вообще не встречались в моих африканских «Флорах».
— Это не ферула, — мрачно пробормотала я, когда Луллу влетела в мою комнату.
— А я этого и не думала, — весело отозвалась Луллу. — Но повар обещал сварить их в подсоленной воде с лимонным соком с утра пораньше, к нашему отъезду. Он сказал, что это тот самый сорт.
Опять эти артишоки…
— Я про дриас, — сдержанно пояснила я. — Это не ферула.
— Ах, этот! — Луллу с явным трудом переключилась с нежной съедобной зелени на ядовитый дриас. — А что же это такое?
— Понятия не имею, — честно созналась я. — Поглядим, может, твой бельгиец нас просветит.
Мы спустились в вестибюль, и вскоре туда же пришел долгожданный бельгиец. Его сопровождали двое, в том числе один ливиец, который два года назад участвовал в ботанической экспедиции, охотившейся за сильфием; наш новый знакомый объяснил, что он потому и привел его с собой.
Какое счастье! Наконец-то мы встретили людей, которых наши проблемы не повергают в полное недоумение! Мы обрушили град вопросов на ливийца, но, к сожалению, мало что извлекли — взаимные языковые трудности помешали. Зато бельгиец вручил нам толстую книгу в сером переплете, написанную французом Франсуа Шаму и озаглавленную «Кирена при Баттиадах».
Труд Шаму производил весьма солидное и ученое впечатление, после каждого второго или третьего слова стояла маленькая цифра, отсылающая к сноскам, которые занимали не меньше трети страницы. В сносках были указаны источники, использованные автором, говорилось, кто из классиков или позднейших исследователей сообщил то-то и то-то, в какой из своих книг, на какой странице. Серый том был сама ученость. К сожалению, мы не успели углубиться в этот кладезь знаний, потому что наши блуждающие взгляды остановились на изображениях монет с сильфием в самом конце книги.
На одной монете растение было показано целиком, и мы усмотрели в нем большое сходство с дриасом. Обнимающие стебель огромные влагалища, соцветия, общий вид — все, как у дриаса.
Рядом была изображена монета поменьше, а на ней — два сердца, выемкой друг к другу. Надпись внизу гласила: «Плод сильфия».
Плоды дриаса не шли у меня из головы, но сколько я ни рассматривала эти сердца, при всем желании не решилась бы утверждать, что собранные мной образцы хотя бы отдаленно на них похожи. Даже если повернуть книгу боком или вверх ногами.
— А откуда известно, что это плод сильфия? — недоверчиво спросила я. — Этот узор может изображать что угодно. Например, два сердца.
Бельгиец ласково улыбнулся.
— Совершенно верно. Мнения по поводу этой монеты сильно расходятся. Сильфиеву гипотезу выдвинул один француз в середине прошлого века, а прежде считалось, что на монете изображены сердца, и она имеет какое-то отношение к городу Кардия, ведь «кардиум» означает «сердце». Многие склонны соглашаться с тем французом, и автор вот этой книги, Шаму, тоже склоняется к тому, что это — стилизованное изображение корня сильфия, ведь именно в корне содержался драгоценный эликсир жизни. Плоды-то не представляли никакой ценности.
40
* Артишок (Супага) — род из семейства сложноцветных. Около 14 видов рода распространены в Средиземноморье, на Ближнем и Среднем Востоке.