Но мы сосредоточили свое внимание на дриасе (гарганской тапсии), ведь нам надо было накопать корней, чтобы побыстрее отправить их для анализа в Стокгольм.
Весенние дожди прекратились, и жаркое летнее солнце прокалило почву, сделав ее еще тверже и неподатливее, чем она была полтора месяца назад. Даже привычные к земляным работам руки Луллу и ее финское упорство смогли вогнать лопату в землю лишь на два-три сантиметра.
— Это мужская работа, — констатировали мы, — Попросим кого-нибудь в гостинице помочь.
За ленчем нам не сразу удалось растолковать нашему суданскому официанту Гуссейну, чего мы хотим от него, но когда он уразумел, что речь идет не о стряпне, а о честном физическом труде на благо науки и что к тому же этот физический труд сулит ему дополнительное вознаграждение, он охотно дал согласие и обещал, явиться в наше распоряжение в три часа, как только закончит обслуживание столов.
Без пяти три мы с Луллу сидели в «лендровере» около гостиницы. Ровно в три появился Гуссейн — длинный, мускулистый, в лучшей выходной одежде. Отутюженные брюки, ослепительно белая сорочка и новехонький желтый джемпер. Когда он сел в машину, коллеги провожали его завистливыми взглядами и долго махали ему вслед, дружелюбно улыбаясь.
В эту минуту Гуссейн чувствовал себя большим человеком.
Я поехала не в сторону Аполлонии, а на юг, рассчитывая, что там почва будет помягче. А вообще-то можно было выбрать любое направление, так как в окрестностях Кирены всюду шуршал соплодиями наш дриас.
Облюбовав несколько рослых экземпляров по соседству с дорогой, мы остановили машину и вытащили большую лопату. Гуссейн не мешкая вонзил ее со всего маху в землю. До чего приятно было смотреть на мужскую работу! Земля и камни летели во все стороны, корень обнажался на глазах. Однако нам был нужен не только главный, но и боковые корни дюймовой толщины, которые щедрая природа вытянула в длину до метра. И так как они к тому же были ломкие, Гуссейну, к сожалению, удавалось извлекать их лишь по кускам.
Мы с Луллу внимательно рассматривали изломы. Из них сочился желтоватый сок, он в несколько секунд застывал, становясь густым и клейким. Когда мы двумя месяцами раньше лизали корневой сок, он не сочился так обильно и не застывал. На этот раз мы воздержались от дегустации.
Приметив крупный экземпляр на каменистом уступе, мы заключили, что тут, пожалуй, будет легче извлечь корни целиком. Гуссейн, конечно, не понимал, о чем мы говорим между собой по-шведски, но он и без того смекнул, что от него требуется, и, когда мы подобрали последний кусок от экземпляра номер один, немедля принялся за номер два.
Тем временем нас окружили зеваки. Среди них нашелся ливиец, говорящий по-английски. Разумеется, мы засыпали его вопросами. Но он смог нам сообщить только то, что мы уже знали. А именно, что дриас очень ядовит. И что местный скот его не ест, а привозной, как отведает, падает замертво.
Неужели дриас так ни для чего и не применяется? Может быть, бедуины используют хоть какую-то его часть — листья, плоды, стебель, цветки или корни? Из него не делают лекарства?
На все эти вопросы мы получили отрицательный ответ. Нет, дриас ядовит. Очень ядовит. И бедуины его совсем не используют.
Гуссейн почти уже справился с экземпляром номер два, и мы не могли не отметить, что его лучшая выходная одежда потеряла вид, а начищенные ботинки совершенно лишились блеска. Какая досада! Ведь нам нужно по меньшей мере еще два-три корня. Виви Текхольм говорила, что для настоящего, исчерпывающего анализа нужен не один килограмм материала.
Тут Луллу осенила идея, которую она не мешкая изложила Гуссейну. Не мог бы он вечером, после работы, вместе с кем-нибудь из своих товарищей выкопать для нас еще несколько корней? И она назвала сумму, от которой темное лицо Гуссейна засияло ярче солнца.
Очень довольные друг другом, мы погрузили добытые корни дриаса в «лендровер» и возвратились втроем в отель. Напоследок Гуссейн поклялся спасением своей души, что завтра утром перед отъездом мы получим от него еще корни, много корней.
За обедом в столовой отеля мы встретили одного шведского инженера, представителя фирмы «Л. М. Эрикссон». Он рассказал нам, что другой шведский инженер сегодня утром выехал из Шахата в Бенгази, чтобы там сесть на самолет, идущий в Триполи. А из Триполи он полетит в Стокгольм.
Этого инженера мы должны поймать любой ценой! И любой ценой уговорить его взять с собой корни дриаса и передать их профессору Сандбергу в Стокгольме. Для подкупа у нас была последняя книга Виви Текхольм «Пустыня цветет», которую она лично надписала «тому доброму человеку, который любезно согласится отвезти таинственный сильфий профессору Финну Сандбергу»…
Если стартовать завтра рано утром и ехать без задержек, не исключено, что нам удастся, одолев тысячу двести километров, застать «доброго человека» в Триполи— либо в конторе Скандинавской авиакомпании, либо на аэродроме.
Ставя на стол тарелки с супом, Гуссейн многозначительно посмотрел на нас, а мы, рассчитываясь за обед, напомнили ему про его задание.
И Гуссейп не подкачал. Когда мы на другое утро собрались в путь, он вместе еще с одним силачом приволок огромную картонную коробку, полную облепленных глиной корней. Вдвоем они затолкали коробку на заднее сиденье «Лендровера».
Итак, мы выполнили свою киренскую программу. Теперь оставалось только поскорее переправить корни в Швецию.
СЛОВНО ВИХРЬ
С заветным грузом, который составляли килограммы свежих корней тапсии, мы взяли курс на запад. Быстро промчались через Эль-Бейду и несколько других городов поменьше. Приближаясь к прекрасной долине Вади-Куф, мы отметили, что здесь все реже попадается дриас, он же гарганская тапсия. После Вади-Куф он и вовсе пропал, во всяком случае с дороги его не было видно.
Бенгази мы ухитрились не заметить. Удивительный случай, ведь Бенгази как-никак один из крупнейших портов Северной Африки.
Вблизи города ремонтировалось шоссе. Вдруг мы уперлись в оградительные знаки, которые не пускали нас в Бенгази. От шоссе в разные стороны расходились грунтовые дороги без указателей. Мы поехали на юг.
Луллу разложила на коленях большую карту города Бенгази и его окрестностей.
— Нам надо ехать на запад, к морю, а после узкого мыса свернуть на юг по берегу залива Сирт, — объявила она. — Другого пути не существует, если верить карте.
Только я подумала про себя, что дорога, по которой мы едем, не заслуживает того, чтобы ее отнесли к разряду существующих, как ухабы кончились и потянулось что-то вроде пригородной улицы. При первой же возможности я свернула на запад, пересекла еще две улочки и неожиданно очутилась на бетонке, которая вскоре перешла в четырехполосное шоссе.
Проехав по нему несколько километров, мы заключили, что Бенгази остался позади и мы уже на триполийской автостраде. Вскоре нашу догадку подтвердили в маленькой будке, где продавали пепси-колу, сыр и печенье.
Шоссе было совершенно прямое, никакой застройки по бокам и почти никакой растительности. И никаких ограничений скорости.
Ну что ж, это даже к лучшему, когда мчишься наперегонки со временем, спеша застать в Триполи инженера, который вот-вот должен вылететь в Стокгольм.
Под вечер впереди показалась триумфальная арка Муссолини, образец чудовищной безвкусицы, тяжеленное сооружение, обозначающее границу между старой Триполитанией и Киренаикой. Хотя федерация давно преобразована в Соединенное Королевство Ливии, шоссе у арки было перекрыто шлагбаумом.
Повинуясь жесту какого-то субъекта в мундире, Луллу взяла наши паспорта и исчезла за сторожевой будкой. Солнце кануло за горизонт рядом за аркой, и после второй сигареты я начала беспокоиться, куда же это запропастилась Луллу.
Отправившись на разведку, я увидела мою подругу окруженной десятком бурно жестикулирующих ливийцев, которые часто-часто что-то говорили. Луллу тоже оживленно жестикулировала и пыталась им что-то втолковать.