Выбрать главу

— Я уже переговорила с Петтерссонами о сильфии. Они очень им заинтересовались и охотно отвезут корни в Стокгольм.

Мы были глубоко благодарны. Во-первых, этой умнице Ильве, которая все схватывала на лету и уже успела рассказать другим шведам, что такое сильфий и чем он замечателен. Нам с Луллу порядком надоело повторять одно и то же. Во-вторых, семейству Петтерссон, которое проявило такую любезность. Нам даже не верилось. Ведь они еще не видели наш огромный пакет… И не знали, сколько он весит.

В эту минуту в столовую вошло семейство Петтерссонов. Веселые, простые люди — муж, жена и взрослая дочь. Ильва познакомила нас, мы обменялись несколькими словами, сразу установился контакт. К сожалению, стол Петтерссонов стоял далеко от нашего, поэтому мы условились встретиться после обеда.

За кофе собралось около десятка шведов, и всем хотелось услышать еще что-нибудь о диковинном цветке из Кирены. Мы с Луллу рассказывали с большим энтузиазмом. У нас был разработан тонкий план, как действовать, чтобы Петтерссоны не передумали и не отказались везти корни в Швецию.

Мама и папа сидели на кушетке и внимательно слушали нас. Дочь — старшеклассница, увлеченная йогой, — заняла на полу позу «лотос» и тоже слушала.

Тут я положила на стол книгу Виви Текхольм «Пустыня цветет» с надписью «тому доброму человеку» и так далее.

— Эта книга теперь ваша, — сказала я.

Хильдинг Петтерссон схватил ее и гордо показал жене.

Луллу сочла, что наступила подходящая минута.

— Пакет аккуратный, хорошо завернутый, — объяснила она. — Но он весит около тридцати килограммов.

Мы вперили взгляд в лица шведской четы, пытаясь определить реакцию. Но то ли книга Виви их очень обрадовала, то ли присущее этому семейству великодушие просто не позволило им придираться к мелочам, — так или иначе, лица Петтерссонов остались такими же радостными, и папа, приветливо улыбаясь, ответил:

— Да у нас не такой уж большой багаж. Правда, восточный ковер весит изрядно…

— Я, конечно, заплачу за перевес, — вставила я, но Хильдинг Петтерссон элегантным жестом отверг мое предложение.

Мы с Луллу облегченно вздохнули. И решили два дня пожить в отеле «Оазис», чтобы отдохнуть немного после бурной охоты на услужливых пассажиров, вылетающих в Стокгольм.

Здесь можно было бы и окончить африканскую часть повести о цветке из Кирены, чтобы перейти к результатам химического анализа сока гарганской тапсии, проведенного профессором Финном Сандбергом, если бы на нашем дальнейшем' пути в Тунис не случилось еще два примечательных эпизода, имеющих отношение к проблеме сильфия.

После Вади-Куф, что восточнее Бенгази, мы не видели ни одной тапсии. И это нас только радовало, ведь подтверждались наши гипотезы: тапсия росла в Кире-наике, и росла только в тех районах, которые древние связывали с сильфием.

А километрах в восьмидесяти к югу от города Суса я вдруг увидела на обочине крупное желтое соцветие. И поспешила отвести глаза, потому что это зрелище меня ничуть не обрадовало. Ничего не сказав Луллу, я мрачно уставилась на другую обочину.

Через несколько сот метров и там засветился десяток желтых соцветий. Я тотчас перевела взгляд на другую сторону. Господи, куда ни погляди — всюду эти окаянные желтые зонтичные.

— Ты видишь, что растет на обочине? — тихо и ласково спросила Луллу немного погодя.

— Вижу, вижу, — пробурчала я. — Досадно, что говорить. Но все-таки придется нам остановиться и взглянуть поближе на этих чертей.

Мы затормозили возле высоких растений, на которых были и цветки, и плоды.

— Тапсия, никакого сомнения. — Я ткнула пальцем в крылатые плоды. — Но…

— Что — но? — полюбопытствовала Луллу.

— Я не уверена, что это гарганская тапсия. Посмотри на эти плоды!

Мы тщательно их рассмотрели. У плодов гарганской тапсии крылышки закруглялись вверху. Здесь же крылышки вверху сужались, заканчиваясь когтевидным острием.

К сожалению, нам до сих пор так и не удалось раздобыть справочник о роде тапсия.

— Ты права, — довольно произнесла Луллу, — Наверно, это другой вид.

От этого открытия нам сразу стало легче. Ведь мы обнаружили гарганскую тапсию только в Киренаике. В Египте ее нет. Виви Текхольм не включила ее в свою «Флору Египта». В Триполитании мы совсем не видели тапсии, а здесь, в Тунисе, встретили другой вид, не гарганскую. Это вполне укладывалось в нашу схему.

Мы поехали дальше на север; у Хаммамета побережье свернуло на запад — и мы тоже. А в нескольких десятках километрах восточнее Туниса я вдруг заметила еще одну интересную вещь, затормозила и подала машину назад.

— Моя интуиция говорит мне, что это ферула, — взволнованно сообщила я Луллу. — Здорово похоже на тапсию и в то же время чем-то непохоже. Вот, посмотри!

У этого растения стебель был выше и прямее, чем у тапсии. Цветоножки расходились под более тупым углом и казались тверже и ребристее. На краю каждого зонтика безвольно висело маленькое увядшее соцветие. Это были мужские цветки, выполнившие свою функцию. Женские соцветия еще вовсю цвели, не считая тех, на которых уже появились плоды — овальные, сплюснутые с двух сторон. Все ясно, ошибки быть не может. Это ферула, скорее всего тингитская.

— Пожалуй, ее корень тоже нам пригодится, — сказала Луллу и вернулась к машине за большой лопатой.

Подстегнутый любопытством, к нам подошел какой-то юноша, и Луллу не замедлила объяснить ему жестами, что его ждет серебряная монета, если он выкопает для нас растение с корнем. Парнишка мигом все понял и принялся копать что было мочи. И когда состоялся обмен растения на монету, лица обеих сторон засияли от счастья. Мы бросили ферулу и лопату в «лендровер» и поехали дальше.

Осталось добавить, что и в Алжире, и в Марокко мы видели множество растущих тингитских ферул и незнакомого нам представителя рода тапсия.

Но ни одно из этих двух растений не встречалось нам в Киренаике.

С полной уверенностью, что наша гарганская тапсия — наиболее вероятный кандидат на звание сильфия древних греков, мы продолжали путь домой, в Швецию.

СИЛЬФИЙ И СОВРЕМЕННАЯ НАУКА

Мне казалось, что я умру по дороге от нетерпения, когда я, возвратившись в Стокгольм, отправилась в фармакогностическое отделение узнавать о дальнейшей судьбе наших корней тапсии.

Профессор Финн Сандберг встретил меня так приветливо и проявил столь живой интерес к проблеме, что мне сразу стало легче. Он признался, что был немало удивлен, когда однажды вечером, уже довольно поздно, какие-то незнакомые Петтерссоны явились прямо с аэродрома к нему домой с большим и тяжелым пакетом. Но услышав от них яркий рассказ о том, что лежало в коробке, и прочтя мое сопроводительное письмо, он на другой же день приступил к химическим анализам.

По словам профессора, корни несомненно содержа-ли очень сильный яд. У всех его сотрудников, работавших с корнями, появились на руках волдыри, а сам он ходил с сыпью на щеках.

Чувствуя себя преступницей из детективного романа, я выразила глубокое сожаление, что причинила столько страданий профессору и его помощникам. Но Финн Сандберг только улыбнулся и весело сказал:

— В нашей работе без этого не обходится!

Потом он повел меня осматривать лабораторию, где стояли всевозможные водные и спиртовые экстракты. Однако увидев, как пассивно я воспринимаю ученые слова из химического и фармакологического лексикона, профессор любезно пообещал мне написать небольшой отчет об итогах, когда исследование будет завершено.

Под конец мы вошли в комнату, где молодая женщина с сыпью на руке занималась маленькой белой мышью, которой явно надоело жить. Мышка жалась в угол деревянного ящика, словно испуганный зайчик.

Оказалось, что ей сделали инъекцию тапсии. Профессор приподнял мышку острием карандаша и объявил, что яд уже действует. Затем переговорил о чем-то со своей помощницей, полистал какие-то бумаги. Я с любопытством заглянула в них и опять почувствовала себя преступницей, обнаружив, что это своего рода свидетельства о смерти маленьких невинных белых мышей. Одна мышь получила инъекцию раствора такой-то концентрации и умерла через час сорок пять минут. Другой влили раствор покрепче — смерть наступила через пятьдесят пять минут. Третья, четвертая… Свидетельств была целая кипа. А в ящике передо мной лежала, ожидая своей очереди, еще одна несчастная мышка. Я попыталась утешить ее тем, что она погибнет во имя науки.