В самом деле! Целое поле — огромные желтые соцветия, рассеченные листья, стебель обнимают широкие влагалища…
— Катерина, милая, остановись, умоляю тебя. Только на пять минут, чтобы я успела заложить один цветок в пресс и сделать несколько снимков. А я обещаю два часа молчать,'как рыба, пока ты будешь загорать на следующем пляже.
Для меня нет более тоскливого занятия, чем валяться на пляже. Катерина обреченно вздохнула, свернула к обочине и остановила машину.
Растения были высотой с метр и не помещались целиком в пресс. К тому же выдернуть растение из земли с корнем оказалось мне не под силу. И я поневоле ограничилась тем, что уложила его по частям между промокательной бумагой в прессе. Отдельно соцветие, отдельно перистый лист, отдельно влагалище. Наскоро было сделано несколько снимков, весьма нечетких, как выяснилось, когда я проявила пленку в Стокгольме.
Под Аполлонией мы нашли место для купания, потом направились в горы по извилистой дороге, в окружении прекраснейших ландшафтов. Всюду было видно зонтичное растение, и я все более убеждалась, что это какая-то ферула, а значит, по меньшей мере близкий родич сильфия греков и лазерпициума римлян.
К вечеру мы поспели в Бенгази, где нашли отель четвертого класса с доступными для нас ценами.
После Бенгази ферула пропала. Киренаика осталась позади, мы въехали в ту часть Ливии, которую древние называли Триполитанией.
Все правильно. Ведь, согласно письменным источникам, сильфий произрастал только в Киренаике, в Три-политании его не было.
И я твердо решила снова приехать в Киренаику следующей весной, когда ферула зацветет.
Все шведское лето меня не покидала мечта о сильфии и Киренаике, и когда настала осень, я ощутила такую острую потребность обсудить проблему сильфия с Виви Текхольм в Каире, что отправилась с туристской группой в Египет.
Увидев мою находку, Виви сразу загорелась и заявила, что засушенное растение вполне может быть представителем рода ферула. Нашим беседам не было конца.
Однажды я увидела за столом у гостеприимной Виви женщину с живыми глазами, которая внимательно прислушивалась к разговору.
— Ой, как интересно! — воскликнула она; ее звали Луллу Бьёркенхейм, она была из Финляндии. — Умоляю, возьмите меня с собой в ботаническую экспедицию в Киренаику. Мой муж умер несколько лет назад, дети выросли и разъехались по всему свету, мне совсем нечего делать, я сижу дома и читаю книги.
— Ботаническая экспедиция, пожалуй, слишком громко сказано, — скромно ответила я. — Я да мой «лендровер», вот и все. И ведь я никакой не ученый, просто я увлекаюсь цветами и помешалась на сильфии. Но я возьму тебя с собой! Не так-то просто найти спутника, который готов потратить время, силы, деньги, внимание на какую-то навязчивую идею.
Так родилась маленькая экспедиция в составе двух человек. Разумеется, для нас обеих это была чистая лотерея. Мы с Луллу познакомились всего час назад и ровным счетом ничего не знали друг о друге. Но я, как всегда, полагалась на свою счастливую звезду и Надеялась, что все будет в порядке. Луллу явно разделяла мой оптимизм.
Когда мы прощались в тот день, она сказала:
— Я должна сделать тебе два признания, прежде чем мы начнем составлять планы на будущее. Я не умею водить машину, и я родилась очень давно, в 1900 году. Но я здоровая и сильная, как медведь, и, если мотор откажет, подтолкну машину, только скажи.
Я улыбнулась. Сама я родилась в 1911 году, но что такое десять лет, когда собираешься манипулировать веками и тысячелетиями! А что до вождения машины, то я предпочитаю сама сидеть за рулем моего «Лендровера».
Мы вылетели домой — Луллу в Финляндию, я в Швецию. Меня ждали семейные заботы и рождественские хлопоты. Были и другие дела, так что я не смогла уделить достаточно времени изучению материалов, которыми располагала Стокгольмская библиотека.
Зато Луллу не ленилась, судя по письмам, которые регулярно поступали из Хельсинки. Я доставала из конвертов листки, исписанные выдержками из старых итальянских энциклопедий, немецких справочников, латинских работ. Иногда это были оригинальные цитаты, но чаще всего — шведский перевод; Луллу оказалась настоящим полиглотом.
Я проникалась все большим интересом к моей незнакомой спутнице. Мало-помалу из ее же писем выяснилось, что муж Луллу дважды был министром обороны Финляндии, а сама она сорок лет была хозяйкой одного из самых красивых поместий страны — Орисберг, которое теперь перешло к ее старшему сыну и невестке.
Не мудрено, что я заколебалась, вспоминая о том, как мне иной раз приходится спать в машине, когда гостиница слишком дорога, и о том, что в нашей компании было заведено раскладывать хлеб, сыр, лук и помидоры прямо на спальном мешке, а картонные тарелки мы протирали бумажными салфетками, когда под рукой не было воды…
Двадцать первого февраля пароход из Финляндии доставил Луллу в Стокгольм. Она привезла с собой чемоданы, спальный мешок и неисчерпаемый запас Пламенного энтузиазма. Сверх того в ее багаже было множество листков бумаги, испещренных данными о сильфии, которые она собрала в библиотеках и архивах, а также у профессоров и министров из числа своих родных и друзей. А еще Луллу в подвалах университетской библиотеки в Хельсинки случайно увидела изображение Коппа ди Вульчи — этрусской вазы, на которой воспроизведено, как царь Аркесилай II следил за взвешиванием драгоценного сильфия перед отправкой его из Киренаики в Европу. Разумеется, она не замедлила раздобыть фотокопию.
— Вот, посмотри, — докладывала Луллу, сидя у меня на диване и лихорадочно листая свои записи. — Смотри, в «Реальной энциклопедии» Паули написано, что еще Солон писал про сильфий и лазерпициум. «Лазер» означает сок, а «пициум» народная этимология связывает со словом пике, то есть кал. Это отлично согласуется с тем, что ты рассказываешь про персидскую асса фетиду, которую мы, северяне, ввозили и называли чертовым калом. А Плиний сообщает…
Полагаю, аристократические обитатели финских поместий были бы слегка шокированы, услышь они рассуждения госпожи Бьёркенхейм о сильфии.
Двадцать третьего февраля мы закончили погрузку снаряжения в «лендровер» и сами втиснулись на переднее сиденье. Минус десять градусов, пасмурно, отвратительная погода, но нас воодушевляла мысль о солнце Африки. И мы покатили на юг, перевалили через Альпы и спустились в Неаполь, откуда старый пароход, который давно уже было пора списать на слом, переправил нас в Бенгази, что в двухстах километрах к западу от Кирены.
ШАХАТ
Древняя Кирена сменила имя; маленькая деревушка, разместившаяся на ее развалинах, теперь называется Шахат.
Данные о численности ее населения разнятся. Одни говорят — здесь пятьсот жителей, другие — тысяча. Называют и более высокую цифру.
Пожив некоторое время в Шахате, понимаешь, откуда такое расхождение. Пещеры и высеченные в скалах древние склепы заняты бедуинами. Они живут здесь с женами, детьми, скотом — пойди, сочти их всех. Пожили некоторое время и двинулись дальше, в другие края.
Как бы то ни было, деревня не производит внушительного впечатления. По сторонам дороги стоят дряхлые лачуги, в них или рядом с ними можно купить гнилые помидоры, свежие яйца, связки увядшего лука, прогорклые сардины из Дании и совсем неплохой савойский сыр в станиолевой обертке. Хлеб — иногда свежий, но чаще всего такой же твердый, как привезенный некогда из Греции и Италии мрамор в колоннах развалин, которые широкими террасами окружают деревушку.
Есть маленькое почтовое отделение, открывающееся на несколько часов утром или вечером. Банка в Шаха-те нет. Но предупредительный директор большого и дорогого отеля охотно принимает наши аккредитивы по довольно невыгодному для нас курсу.
Нам с Луллу этот отель не по карману. Мы остановились в мотеле, который расположен в сосновой роще на плато, южнее деревни. У нас отдельный коттедж, по комнате на каждую, небольшой холл и туалет с душем.