Унизительно чувствовать себя разменной бусиной, но всяко лучше, чем от темна до темна горбатиться в поле или мотаться по селищам в поисках случайного заработка.
Командир расправил плечи, подавая пример бойцам. Да те и сами уже поняли, что их единственное спасение — в сплоченности и выдержке. Рано или поздно жрецам снова придется высунуться из теней, а плеть йера, как люди уже убедились, била куда дальше реальной длины.
Наступило то мерзкое затишье перед боем, которое изматывает куда сильнее самой схватки. Йер со скучающим видом пощелкивал плетью, сбивая уцелевшие огоньки, как головки одуванчиков. Временами он промахивался, брал слишком низко, и по полу стучали кусочки свечей. Один из них подкатился к ноге командира, и тот не удержался, наступил. Воск как воск, сплющился и прилип к подошве, отскабливай теперь…
Кто сломается первым?
Жрецы не могут взывать непрерывно, даже если их возможности после инициации сравнимы с йеровыми. На деле же едва оперившийся слеток сокола не способен тягаться с матерым коршуном, хотя воздушная стихия равно покорна обоим. «Шипы» еще не успели поднабраться опыта ни в Обращении, ни в отнятии жизни — хотя решимости им было не занимать.
А на счету Архайна числилось уже семнадцать таких домов.
Если бы кто-нибудь из бойцов отважился внимательно посмотреть ему в глаза, то не увидел бы там и капли скуки. Страха, впрочем, тоже. Только жуткую, затягивающую в глубь зрачков пустоту, словно душа йера отправилась на поиски сектантов отдельно от тела — если вообще когда-либо в нем обитала.
Из вершинной тьмы донесся приглушенный крик новорожденного — еще даже не плач, а тонкий прерывистый писк.
Он-то и стал сигналом.
«Шипы» атаковали по-волчьи — один словно с потолка свалился в середину отряда, заставив его рассыпаться, а там обережников уже поджидал второй хищник. Комната снова превратилась в бойню, ругательства переплелись с воплями, вторя сталкивающимся и вгрызающимся в плоть клинкам, кто-то поскользнулся на крови и упал, крича и отчаянно барахтаясь, как перевернутый на спину жук. Жрецы метались между людьми, нападая и тут же отступая, так что ответный взмах клинка частенько ловил соратник, в свою очередь машинально возвращавший удар.
На сей раз йер почему-то не спешил обережи на помощь. То ли опасался задеть своих (что весьма сомнительно), то ли боялся, что заденут его, то ли…
— Где ты… — едва шевельнул он губами, неспешно, с закрытыми глазами поворачиваясь на месте. По расправленной и опущенной плети время от времени пробегали волны, как по загривку гончей, принюхивающейся к мешанине заячьих следов. — Где же ты, мерзавец?
Обережь нетрудно заставить играть в салочки с тенями. Но не йера.
Рука Архайна взвилась вверх, на полувзмахе останавливая рвущийся к его шее клинок.
— А как насчет честного боя? — через плечо прошипел он жрецу в лицо.
— Не с вами, — с неподдельной и совершенно неуместной в подобный момент грустью покачал головой тот, так легко выворачиваясь и исчезая, что пальцы Взывающего, еще мгновение назад сжимавшие запястье сектанта, глубоко впились ногтями в собственную ладонь.
В комнате скачком стало на порядок темнее. Обережники медленно, недоверчиво расступились, таращась на тело второго «шипа» — вернее, жуткую мешанину истекающих кровью кусков и лохмотьев.
— А еще один где? — тупо поинтересовался кто-то из обережников. — Вот токо что ж двое было…
«Нет, вы видели двоих, а это опять-таки далеко не то же самое», — мог бы ответить Архайн, раздраженно промакивающий платком полукруглые ранки на ладони. Но не стал. Жрец уже был у него в прямом смысле слова в руках, а он так глупо его упустил!
— Эй! — Изумленный возглас командира обратил всеобщее внимание на полупрозрачный, мерцающий призрак лестницы, безо всякой опоры висящей между полом и потолком.
— Туда. — Архайн первым, на одном вздохе взбежал по ступеням. От его ног волнами расходилась реальность, возвращая лестнице деревянную плоть.
Вдвое поредевшая, но столь же приободрившаяся обережь без заминки последовала за ним. Командир еле успел затормозить, чтобы не врезаться йеру в спину, и был вознагражден чередой тычков в свою собственную — подчиненные оказались не столь расторопны.
— Что-то здесь не так, — вполголоса заметил Архайн, обращаясь к единственному достойному собеседнику — себе самому. — Ну-ка…
Обережники послушно попятились. Самые предусмотрительные — до конца лестницы.
Эту дверь йер хлестать не стал. Напротив: очень вежливо, одними костяшками, постучался, вслушался — и внезапно отшатнулся влево, вжавшись спиной в перила.