В фондах музея эти сани стоят в ряду других саней камчадалов и коряков, эвенков и кетов, народов, населяющих бескрайние просторы Севера нашей Родины. Они отличаются от других русскими ромашками и петушками, нанесенными рукою их мастера.
ЦВЕТОК ЛОТОСА
В других залах погасли огни, а мы все стояли у раскрытого шкафа «Буддийский культ» китайского отдела музея. Мой спутник, китайский профессор Ма Су-цзян, внимательно разглядывал редкую буддийскую книгу. В ней было всего восемь листов, необычных листов. Каждый лист — тонкая пластинка зеленого нефрита с выгравированным изображением одной из восьми буддийских святынь. Восемь святынь — восемь листов, оправленных в парчу и картон. На первом листе священный цветок — лотос. В природе лотос имеет нежно розовый цвет, но на всем буддийском Востоке его считают белым цветком.
Ма Су-цзян впервые приехал в нашу страну, и только сегодня я встретился с ним, хотя уже много лет мы вели переписку. Зная, что он один из старейших этнографов народного Китая, я всегда представлял его человеком степенным, убеленным сединой. Он оказался необычайно молодым на вид, невысокого роста, очень подвижным, с черными как смоль волосами и живыми глазами. Он много ездил по южным районам своей страны и до сих пор принимает участие во всех экспедициях в Тибет и Сычуань.
Когда мы осмотрели весь музей, он попросил разрешения открыть этот шкаф и достать буддийскую книгу. Его внимание не привлекали древние нефритовые вазы или редкий военный наряд императора, он задумчиво переворачивал страницы книги. Беседа наша прервалась, я силился понять, что могло заинтересовать китайского гостя, и внимательно смотрел то на него, то на книгу. Древние китайские мудрецы говорили: «Видеть, чтобы видеть, не значит видеть и знать» — и я спросил Ма Су-цзяна, почему его так заинтересовала эта книга.
Он бережно закрыл ее и, отдавая мне, сказал:
— Странно, я всегда думал, что эта книга существует только в одном экземпляре. Странно. О, простите, мой друг, вы же ничего не знаете, если вы свободны, пойдемте ко мне.
Я охотно согласился, и мы продолжили нашу беседу в небольшом номере ленинградской «Астории».
Ма Су-цзян усадил меня в кресло, достал из чемодана папку и протянул мне. В ней лежало несколько цветных фотографий. На всех был изображен один и тот же горный пейзаж, тропинка, большой камень около нее с какой-то тибетской надписью. Хозяин, пододвигая чашку душистого зеленого чая, сказал:
— Посмотрите на этот снимок, я сделал его давно на пути в Лхасу, в предгорьях Тибета, у Счастливой реки.
Я пристально всматривался в фотографию. Свет настольной лампы ярко освещал снимок, и запечатленный пейзаж оживал передо мной. Осень. Солнце, пройдя половину своего пути, рассыпало лучи на поблекшие травы и согревало чистый прозрачный воздух. У горного ручья стояла молитвенная мельница — бронзовый барабан с выгравированным текстом молитв, — которую тибетцы называют хурде. Поверни, путник, ручку, барабан сделает оборот — молитва прочитана. Вьется тропинка, а рядом с ней стоит отполированная тысячелетней работой воды и ветра скала. Солнечный луч освещал тибетские письмена, старательно высеченные на камне. Под скалой груда набросанных камней. Тропинка в трех-пяти местах от нее прерывалась узким и, видимо, глубоким ущельем. На той стороне ущелья она круто спускалась вниз. Несколько досок и бревно у самого края свидетельствовали о том, что здесь когда-то был мостик.
Я вернул фотографию и спросил, что написано на скале, надеясь, что Ма Су-цзян расскажет мне и об этом пейзаже и о буддийской книге, так заинтересовавшей его в музее.
Ма Су-цзян отпил несколько глотков чаю, уселся поудобнее и начал рассказывать. Мы расстались на рассвете.
— Вы спросили у меня, что значат эти надписи, я отвечу. Вы их можете увидеть и в Монголии и в Тибете — во всех местах, где были ламы и люди, исповедующие ламаизм. Это мистическая формула: «Ом, мани падмэ-хум», что значит: «О ты, сокровище на лотосе». Эта надпись — обращение к Будде. Я знаю, вы, мой друг, наверное, хотите знать и другое: почему я так пристально разглядывал книгу, где я видел такую же? Потерпите. Я расскажу, расскажу вам все, что знаю сам. Я расскажу вам об одном эпизоде из тяжелого прошлого Тибета.
Почти четверть века назад в тех местах, что вы видели на снимке, только тропинки служили путем для паломников, шедших в Лхасу из разных концов Тибета. Обычно к осени все тропы заполняли яки и мулы. Скотоводы перегоняли стада с севера на юг. Но в тот день, когда я доехал до этой скалы, копыта моего коня уже скользили по обледенелым камням, а сам я утолял жажду растопленным снегом. Редко, раз в тридцать дней, я встречал прохожих.