– А почему они в контакт не вступают? – спросил Кондратьев. Он любил обстоятельный образ жизни.
– Они присматриваются, – сообразила Люська. – Мало ли что.
– Что касается Альфы Центавра, – воспрянул Дима после удачного хода, – то, насколько мне известно, наука отрицает возможность существования жизни на её планетных системах, а, следовательно, цивилизации.
Люська внимательно выслушала и обеспокоено уставилась на меня. Я пожала плечами.
– Платье новое сошью, – решила Люська на всякий случай. – Макси. С оборками. Или лучше с разрезом. Как думаешь, Ир? Сейчас все шьют с разрезом. Вот от сих до сих.
Она показала, до каких пор разрез. Кондратьев с Горловым отвлеклись от шахмат посмотреть, после чего Кондратьев присвистнул, а Дима печально вздохнул. Гордеев безмолвствовал, изломив бровь.
– Ничего не понимаете! – расстроилась Люська. – Технари. Вот пришельцы бы поняли.
– Их интересуют не моды, а научно-технические и культурные достижения,
– сформулировала Ира. – Надо думать не о платьях, а о своём духовном облике.
Женька заржал и повалился на кучу веток, приготовленных для вывоза. Гордеевская сигарета проточила прах старых листьев, и в звонкий воздух взошла нежная вибрирующая струйка дыма. Наши КБ-шники уставились на неё, охваченные созерцательным отупением. Грело солнышко. По соседству, во владениях подшефной школы, дикие школяры тоже отдраивали территорию и вопили, как резаные. От нас было видно, как там, между ними, снуёт Оксана, высокая, в яркой куртке.
Женька поднялся, хрустнул молодым телом и одним прыжком прибил зыбкий дымок.
– Я эту лабуду ещё в прошлом году читал, – объявил он. – Развесили уши… Скажите, работать неохота!
Он поднял грабли, сбалансировал их на плече и ушёл, крепко тараня землю новыми кроссовками.
– Врёт, – убито сказала Люська, глядя ему вслед. – Врёт, правда, Гена?
Гена Гордеев молчал, сосредоточенно разглядывал верхушки тополей, в которых уже вился зеленоватый предмайский туманчик.
– А я видела этого вашего пришельца, – вдруг незапланированно внедрилась в дискуссию тётя Феня. Она стояла под рукописным плакатом «Все – на субботник!», в белом платочке, воинственная.
– Говорит, – авторитетно начала она, – купи, говорит, бабка, груши. Открыл котомку – а там и правда груши. Во-от такие, – тётя Феня потрясла сложенными кулаками. – Сразу видать, не наши груши. И сам с усами! – торжественно закончила она.
– И груши были из солнечной Грузии, – весело заключил Кондратьев.
– Что же я, грузина не узнаю, – обиделась тётя Феня.
– Атас, – спокойно провозгласил Гордеев, дальнозорко вглядываясь вдаль. – Близится шеф. Все по местам!
Наши отдохнувшие КБ-шники резво вскочили. Кондратьев виртуозным жестом карманника упрятал шахматы и подмигнул мне. Я молча отвернулась.
– А почём были груши, тётя Феня? – заинтересованно спросила за моей спиной Люська.
3
В восемь часов вечера я вышла из дома, чтобы начать всё сначала. Итак, мои сотрудники нас не поняли. Нас с пришельцами. И сейчас я делала вторую попытку поделиться счастливой новостью. Я очень старалась не расстраиваться. Конечно, надо было знать наше проектное КБ-2. И особенно иронического Гену Гордеева. И особенно скептического Диму Горлова. А уж Женьку подавно. Не говоря уж о Кондратьеве. Но пусть, пусть ребята, они насквозь материалисты, пусть Ирка, вечный сухарь, но Люська, Люська…
Пока я вспоминала своих сотоварищей поимённо добрым словом, путь мой пролегал прямиком к общежитию рабочей молодёжи. Нет, девчонки – это не, то, что наши – утешала я себя. Это совсем другое дело. Танечка всё-таки физик с правом преподавания астрономии. Ей будет интересно. А Оксана – и вовсе литератор и вообще утончённая натура – пишет стихи, играет на гитаре, она очень одухотворённая… Нет-нет, они – совсем другое дело. Они, конечно, поверят и поймут.
Я поднялась на третий этаж, прошла по коридору направо и толкнула дверь комнаты с номером 307.
Картина, представшая передо мной, была до боли знакома. Физичка Танечка, примостившись за обеденным столом, склонилась, как орлица над орлёнком, над раскрытыми книгами. Оксана с вымытыми, распущенными по плечам волосами сидела на кровати, заваленной школьными тетрадями. В комнате утончённо пахло польским шампунем, сигаретным дымом, старыми бумагами и другими высокими материями. То есть, ничем съестным.
– Ой, что я расскажу! – пугала я, бегая взад-вперёд по комнате. – Ой-ой! Ух, ты! Ого-го!
Танечка пискнула: «Мамочки!», а Оксана схватилась за сердце: