Она и теперь, вырвавшись из объятий отца, достала из кармана дудочку, запищала и завертелась, как вьюн.
– Ну и девочка! – покачал седой головой старый каменоломщик. – Касаточка наша! Храни ее царица небесная. – И он издали перекрестил ее.
– Цветок, какая нынче погода? – спросили ее разом два каменоломщика.
– Ха-а-рошая. Солнышко! Пчелки летают! А тут у вас, фу!..
– Нехорошо у нас, точно! – согласились они.
– Мама вернулась из города? – спросил отец.
– Н-нет! А староста велел сказать тебе, что у него до тебя дело. Чего же, тятенька, не ешь? Я тебе супец принесла!
И, погнавшись с шумом и смехом за Жучкой, она вновь вьюном завертелась по припору.
IV
Каменоломщики сели завтракать. Они ели молча, вяло.
Несколько ламп, дымящих и выбрасывающих тучи сажи, бледными пятнами играли на их изжелта-черных лицах, на распиленных кусках камня и брошенных железных ломах.
– Как бы не сел! – сказал, задрав голову, один. – Поштуркать, что ли? Степа, дай лом!
Степа, мрачный каменоломщик, дал лом, и тот поштуркал потолок.
– Слаб? – спросил Петр.
– Совсем. Как сыр, мягкий. Вот и трещина! Еще!.. Утекать надо.
– Чего утекать! – недовольно заворчал Степа. – Покончим раньше с плахой.
– А если задавит!
– Меньше каменоломщиком, а то и двумя-тремя будет. Беда большая. Берегись не берегись, все равно под землей кончишь.
– Тятенька! – позвала Саша.
– Что?
– Плаху валить будете?
– Хочешь посмотреть?
– Да.
– Можно.
Петр встал, смахнул с курчавой бородки крошки и широко перекрестился.
– Много еще осталось подсекать? – спросил он Степу.
– Самый пустяк.
– Так живее!
Степа зарылся в мокрый песок и стал подпиливать короткой пилой у корня плаху. Другой ломом упорно и как дятел долбил ее вверху у потолка.
– Готово!
Стена шириною в сажень, вышиною в столько же, вырезанная со всех сторон, ждала, чтобы ее повалили.
Цветок из-за угла, куда отвел ее отец, с интересом следила за приготовлениями каменоломщи-ков. Ей не первый раз приходилось видеть, как валят плаху.
– Клади постель, жи-и-ва! – распоряжался Петр.
Каменоломщики натаскали гору песку, на которую должна была лечь плаха, и разровняли ее.
– Эх, кабы не был слой! – сказал Петр, указывая на предательскую коричневую жилку на плахе.
– Кажись, слой!
– Слой и есть! – вздохнул старый каменоломщик. – Боюсь, загремит.
– Не каркай, старый! – набросился Степа.
– Валить, что ли?!
– Вали!
У плахи по обеим сторонам стали двое, остальные поодаль, и в припоре сделалось сразу тихо, как в могиле. Слышно было, как бьются тревожно сердца у каменоломщиков, как потрескивают лампы и как далеко-далеко, в заброшенных припорах со странным шорохом осыпаются потолки и стены. Чуялось приближение торжественного момента.
– Господи, благослови!
Плаха дрогнула, закачалась.
– Беррегись!
Раздался треск. Плаха опрокинулась и легла на постель, родив густое облако пыли.
– А чтоб! – послышалось энергическое ругательство.
Облако разорвалось.
Каменоломщики стояли мрачные, злые, и у ног их валялась, рассыпавшись на десятки кусков, плаха.
– Вот она, каторга! – сверкнул глазами Степа. – Возились весь день, и что?!.
– Плох стал камень нынче, очень плох! – покачал головой старик. – Все слой да слой! Этак с голоду помрешь!
– И помрем!
Кто-то сзади обнял Петра. Он повернулся и увидел Сашу. Она прижималась к нему и ласково и с любовью заглядывала ему в глаза.
– Тятенька! Не горюй!
– Что ты?! Хочешь домой?
– Хочу!
Он с размаху вонзил лом в песок, взял ее за руку, и они пошли.
С уходом Саши в припоре стало еще мрачнее, тоскливее.
V
Петр, освещая дорогу, вел Сашу осторожно, часто приподнимая ее и перенося через валявшийся на земле бут – мелкий камень.
– А нынче, тятенька, потолок завалился. Чуть не задавило, – открылась Саша.
– Что ты? Где это было?!
– В первом проходе.
– Испугалась, девчурка?
– Нет! Жучка вот… Тятенька, Ванька обижает меня. Шла я к тебе, он – навстречу. «Ты, Ваня?» – спрашиваю. А он давай ругаться и Жучку мучить. Выдери его за уши!
– Будь покойна! А ты вот что, детка. Не смей больше ходить сюда. Ты или заблудишься, или задавит. Знаешь, – добавил он серьезно, – тут волки бегают!
– Правда? – улыбнулась недоверчиво Саша.
– Правда! И какие страшные, злющие. Съесть могут!
Вдали, в ста шагах, заблестел своим круглым отверстием выход.
– Тятенька! – вырвалась из его рук девочка – Я теперь сама пойду.
– Боюсь, заблудишься.
– Не бойся!
– Так ступай скорее!
Отец остановился и счастливыми глазами провожал ее. Она мчалась вместе с Жучкой к выходу.
– Скажи маме, – крикнул он, – что сегодня и завтра еще буду в мине! Пусть сама обед носит, тебя не пущает. – И он пошел обратно в припор.
Саша была уже у выхода. Вдруг Жучка повернула назад.
– Жучка, Жучка! – стала кликать Саша.
Но Жучка не слушалась.
Саша бросилась вдогонку.
Та вильнула в сторону. Саша тоже.
Жучка опять – в другую. Она шмыгала из галереи в галерею, сворачивая во все спутанные разветвления старого, заброшенного лабиринта.
– Жучка, Жучка! – не переставала гнаться и кликать глупую собачонку Саша.
Злой подземный дух тянул к себе вглубь и собачонку и девочку, как втянул в свои лабиринты не одного уже каменоломщика.
VI
Поздно вечером вернулась мать Саши из города.
– Где Цветок? – спросила она старушку.
– Не знаю. Была у батюшки, у старосты, учительницы, и нигде ее нет. Петр, должно быть, задержал ее у себя в припоре.
– В припоре? – удивилась мать. – Чего держать там ребенка. Простудить, что ли, хочет ее?
И она бросилась в мину.
Ощупью женщина нашла дорогу к припору.
– Где Цветок? – оглушила она мужа.
– Где?! Дома!
– Нет ее дома и на селе нет!.. Петр?!.
Каменоломщик побледнел.
С минуту длилось молчание. Муж и жена, бледные, страдающие, боялись высказать страшное подозрение.
– Она здесь! – через силу и глухо вымолвил Петр.
– Заблудилась!
Петр схватился за голову и бросился к выходу.
Там, где покинула его Саша, он припал к земле. На песке чернели незатертые следы ног и собачьих лапок. Они вели в лабиринт.
Петр дико оглянулся и, прежде, чем жена опомнилась, исчез в лабиринте.
VII
Прошло три дня. Петр не являлся, его считали погибшим. Но он не погиб.
Он явился на четвертый день, но в каком виде. Волосы всклокочены, глаза блуждают, руки и лицо в ссадинах.
Он все время искал Сашу. Залезал с риском в отдаленнейшие галереи, пробивался через завалы, кричал, звал, падал на колени и молил бога вернуть ему его Сашу.
В одной галерее потухла у него лампочка, и он бродил ощупью, не обращая внимания на сыплющиеся на него песок и куски камня.
– Саша, Саша! – звал он.
Но безответно было подземелье. Смертью веяло от его заброшенных галерей и припоров, и его не трогали стоны и рыдания безутешного отца. Оно не хотело возвратить ему его дочери.
Каменоломщик помешался.
С того дня, покинув дом и село, он шатался по всем галереям подземелья.
– Саша, Цветок! – звал он в отчаянии.
По временам несчастный сворачивал в припоры к каменоломщикам, оглядывал их и таинственно спрашивал:
– Не видали Саши?
Те отрицательно качали головами, и он уходил дальше. И ни на минуту не умолкало в галереях его тоскливое:
– Цветочек, Саша!