– Да, как только улучшится погода.
– Ну, на вашем месте я этого не делала бы!
– Почему? Разве ты имеешь что-нибудь против Амвросия?
– Нет, но я ему не доверяю!
– Старику Амвросию? Да он ведь считается лучшим проводником во всей округе!
– Возможно, однако, мне делается как-то жутко в его присутствии. Я не хотела бы встретиться с ним, если бы он был за что-либо зол на меня.
– Я бы тоже не хотел, – смеясь, заметил Генрих, – по крайней мере, я в таком случае был бы очень осторожен. Но тебе нечего беспокоиться обо мне, мы с Амвросием – большие приятели, и для меня не может быть лучшего проводника, чем он.
Гундель смотрела вниз и смущенно перебирала свободной рукой складки своего передника.
– Может быть, и так, – наконец пробормотала она, – но у меня не выходит из головы то, что о нем сказал мой отец. Он знает Амвросия давно, со времен своей молодости, когда он тоже был горным проводником. Об Амвросии и тогда все говорили как о самом лучшем и ловком проводнике, но однажды он отправился в горы с одним путешественником. Дорогой их застигла буря, они не могли идти дальше, заблудились, и Амвросий вернулся в сторожку один, а путешественник погиб в снегах.
– Это очень печально, но проводник не виноват в том, что случается несчастье.
– Несчастья не произошло бы, говорит мой отец, если бы Амвросий не растерялся от страха за свою жизнь. Они оба могли бы спастись, погода вовсе не была такой плохой. Со стороны проводника было непростительным оставить путешественника без всякой помощи.
– Гундель, мне кажется, твой отец ошибается, – возразил Генрих. – Проводник Амвросий никогда не оставил бы человека в беде. Он пришел бы к нему на помощь, так как не боится опасности. У меня есть доказательства его храбрости.
– А тогда он боялся, – настаивала девушка, – он преспокойно сидел в сторожке, в то время когда несчастный путешественник погибал. Тогда все были возмущены поступком Амвросия, все отворачивались от него, и ему на время пришлось отказаться от сопровождения путешественников в горы.
– Тем более он не мог поступить так, как ты говоришь. Вероятно, дело было иначе. Никто не может требовать, чтобы проводник, которому платят деньги, рисковал своей жизнью ради постороннего человека; но, как правило, это у них – вопрос чести, и почти никогда не бывает, чтобы проводник спасся, а путешественник погиб. В особенности это непохоже на Амвросия; нет, нет, я не верю, чтобы он мог бросить на произвол судьбы доверившегося ему человека!
– Ну, если вы знаете его лучше, чем мой отец, тогда я с вами спорить не стану, – несколько обиженно возразила Гундель. – Во всяком случае, не подымайтесь с Амвросием на Снежную вершину, иначе может опять произойти несчастье.
– А что тебе до того, если со мной произойдет что-нибудь? – шутливо проговорил Генрих. – Разве ты пожалеешь обо мне? Собственно, мне следовало бы отправиться в опасное путешествие, чтобы посмотреть, будешь ли ты беспокоиться обо мне. Что ты мне дашь, если я принесу тебе букет эдельвейсов, который соберу на Снежной вершине?
Между девушкой и молодым человеком снова начался разговор в легком, шутливом тоне, который, по-видимому, доставлял Гундель большое удовольствие.
Незаметно молодая парочка дошла до последнего спуска, где оканчивался лес и начинались дорожки парка, окружавшего виллу Рефельдов. Гундель громко и весело смеялась, Генрих охотно вторил ей; но вдруг молодая девушка заметила, что он вздрогнул и сделал такое движение, точно хотел вернуться обратно. Посмотрев в ту сторону, куда был направлен взгляд ее спутника, Гундель увидела владелицу виллы, сидевшую у подножья скалы под пледом.
Эвелина почти никогда не поднималась в горы, так как это было ей не по силам, но на этот раз совершила довольно далекую прогулку, по-видимому, даже без посторонней помощи, по крайней мере, возле нее никого не было.
При царившей вокруг тишине молодая женщина, вероятно, уже издали слышала веселый, громкий разговор своего родственника с дочерью трактирщика и отнеслась к нему неодобрительно; в ее лице появилось выражение строгой холодности, вообще несвойственное ей.
Генрих невольно остановился, но быстро овладел собой и, почтительно поклонившись, подошел к Эвелине.
– Каким образом вы здесь? – спросил он. – И, кажется, в совершенном одиночестве.
В ответ на поклон Генриха Эвелина слегка наклонила голову и молча перевела свой взгляд с его лица на лицо молодой девушки, которая сделала реверанс «барыне» и почтительно произнесла:
– Добрый вечер, сударыня!
Эвелина знала красивую дочь трактирщика; она ласково кивнула ей головой и с приветливой улыбкой, с которой обращалась ко всем, тихо ответила:
– Добрый вечер, дитя мое! Не стесняйтесь моего присутствия, Генрих, и продолжайте свою оживленную беседу с Гундель. Вы, конечно, хотели проводить ее домой?
Легкая краска залила лицо молодого человека. Он понял скрытую насмешку, которая для Гундель осталась незамеченной. Внешне спокойно, но, подчеркивая слова, он тихо возразил молодой женщине:
– Вы ошибаетесь, сударыня; я встретился с Гундель случайно, и теперь наши дороги расходятся в разные стороны. До свиданья, Гундель; поклонись от меня своему отцу!
Молодая девушка и не подозревала, как неприятно было Генриху в эту минуту ее присутствие. Она, действительно, встретилась с ним случайно и нашла в порядке вещей, что он не провожает ее дальше, так как тут начинался его дом, а ей нужно было спуститься еще ниже. Она дружески кивнула головой своему спутнику и весело ответила:
– Непременно поклонюсь, а вы приходите к нам скорее, господин Кронек… Спокойной ночи, сударыня!
Эвелина взглядом следила за молодой девушкой, которая оглянулась, кивнула головой еще раз и быстро спустилась вниз.
Несколько минут наверху царило молчание; наконец Генрих нарушил его.
– Не повредит ли вам вечерний воздух? – проговорил он. – Солнце уже зашло.
– Сегодня совсем летний день, и, кроме того, я взяла с собой теплый платок, – ответила Эвелина. – Вы, кажется, очень дружны с Гундель. Ваш приятель Гельмар говорил мне, что вы частый гость в их трактире.
– Не более частый, чем сам Гвидо; он, во всяком случае, бывает там чаще меня.
– Да, я знаю, он изучает крестьянский быт для своих литературных работ; но он признался мне, что эта так восхваляемая жизнь простого люда противна ему в высшей степени. Я его вполне понимаю. Деликатная, тонкая натура поэта должна возмущаться той грубостью, которая царит в низших слоях общества.
– Да, да, таково мнение Гвидо Гельмара. Но я не разделяю его взгляда. Я редко встречал грубость среди народа. Крестьяне, конечно, не так воспитаны, как мы, но у них здоровое, разумное понимание жизни, и мы многому могли бы у них поучиться.
– Вы прекрасно научились, как нужно говорить с деревенскими красавицами, – резко заметила Эвелина. – Я слышала вашу беседу с Гундель и не могу сказать, чтобы она привела меня в восторг. Впрочем, вкусы различны.
– Я, конечно, не могу вести с Гундель салонный разговор, и если вообще желаю беседовать с ней, то должен прибегать к тому способу выражения, к которому она привыкла, – возразил Генрих, снимая шляпу и проводя рукой по своим волосам.
Эвелина, следя взглядом за движением его руки, спросила:
– А вы уже не носите больше повязки? Разве ваша рана уже зажила?
– О, это был такой пустяк, о котором не стоит и говорить! Маленькая царапина, которая, однако, мешала мне писать, но благодаря ней я получил отпуск и мог сопровождать отца в его путешествии к вам. Если бы не больная рука, я вряд ли освободился бы от своих цепей!
– Цепей? – удивленно переспросила Эвелина – Неужели вы под этим словом подразумеваете свою службу? Многие были бы счастливы, если бы могли в ваши годы занимать такое место в министерстве. Всякий позавидует вам. Далеко не у каждого есть такой отец, который может обеспечить своему сыну блестящую карьеру!
Эвелина снова говорила со своим родственником ненавистным для него наставническим тоном; Генрих всегда с трудом переносил его, на этот же раз он совершенно вывел молодого человека из себя.
– Вы верите, что я сделаю блестящую карьеру! – насмешливо спросил он. – А я в этом совершенно не уверен. Мой отец ежедневно повторяет мне, что из меня ровно ничего не выйдет, и я вполне согласен с ним. Я непригоден к бессмысленной канцелярской работе.