Генрих молчал. Вчера он с искренним жаром протестовал против женитьбы, что же заставляло его теперь молчать? Достаточно было бы сказать ему лишь одно слово, и он мог бы располагать своей свободой. Отчего его испугало напоминание Эвелины, что в случае его отказа между ними все будет кончено? Ведь это было понятно само собой. Не могли же они оставаться здесь, когда цель их поездки исчезла. Тем не менее, Генриху было очень трудно дать решительный ответ.
– Я думал, что вы не желаете этого брака! – нерешительно проговорил он.
– Значит, вы не поняли меня, – возразила Эвелина. – Я хотела только предостеречь вас от слишком легкого взгляда на жизнь и познакомиться с вашим образом мыслей, надеюсь, вы признаете за мной право знать, с кем моя Кетти со временем соединит свою судьбу. Она еще так молода, что пока я не хочу связывать ее даже помолвкой. Я поспешила выяснить это дело, не дожидаясь будущей весны, так как, по всей вероятности, меня уже не будет на свете в то время.
– Это – чисто болезненная фантазия, – почти сердясь, возразил Генрих. – Вы почему-то вообразили себе, что ваша болезнь неизлечима, и этими мыслями только ухудшаете свое состояние.
Молодая женщина грустно покачала головой.
– Все окружающие стараются обмануть меня на этот счет, – тихо проговорила она, – я это знаю, и долго верила, что болезнь моя пройдет. Но нужно же, наконец, посмотреть правде в глаза! Сегодня я хотела испытать свои силы и потому пришла сюда одна. Моя прогулка была короткой, и подъем совершенно незаметен, тем не менее, я еле доплелась, чуть не падая в обморок от усталости.
– Все это верно, вы очень слабы, но кто же сказал вам, что состояние вашего здоровья безнадежно? Доктора…
– Пожимают плечами и утешают меня тем, что летом я поправлюсь, – перебила Эвелина своего родственника. – Но я не придаю никакого значения их словам, так как вижу по их лицам, что дни мои сочтены. Нелегко умирать в молодые годы, не испытав счастья, и видеть, как другие пользуются всеми благами жизни. Я долго страдала при мысли о скорой смерти, но, в конце концов, победила неприятное чувство и покорно подчинилась своей судьбе.
Генрих хотел возразить на последние слова молодой женщины, но она остановила его жестом руки.
– Нет, нет, Генрих, не утешайте меня, это совершенно лишнее. Поверьте только умирающей, что жизнь – великое благо, и ею надо дорожить, а не рисковать так легкомысленно, как это делаете вы. Вы молоды, здоровы, жизнерадостны. Жизнь может дать вам много счастья, а между тем под влиянием минутной прихоти вы ставите на карту все. Вы тратите свои силы и энергию на то, чтобы сорвать приглянувшийся вам цветок; вы даже готовы умереть ради этого. Неужели вы не находите ничего более важного в жизни, не находите более серьезных дел для применения своих сил? Я убеждена, что в глубине души вы вовсе не так легкомысленны, как кажетесь из-за своих поступков.
Слова Эвелины, собственно, были повторением той нотации, которую прочел накануне тайный советник Кронек своему сыну, но ее действие было совершенно другим. Молодой человек стоял, опустив голову, и жадно ловил каждый звук этого нежного, слабого голоса. Наконец он ответил:
– Мой отец и многие другие считают меня неисправимым лентяем, человеком, из которого никогда не выйдет ничего путного. Мне это доказывают так давно и убедительно, что я не решался даже сомневаться в правильности их мнения относительно себя. А как вы думаете, стоит ли мне постараться освободиться от своих недостатков, достижимо ли это для меня?
– С нынешнего дня я убеждена, что вам это легче сделать, чем кому бы то ни было! – уверенно произнесла Эвелина.
В тот же момент она почувствовала, как горячие губы прижались к ее руке и не отрывались от нее. В большом смущении она хотела отнять свою руку, но Генрих крепко держал ее в своих руках.
– Я попробую исправиться! – взволнованно воскликнул он, глядя в лицо Эвелины сияющими глазами.
– В таком случае я беру этот цветок как залог вашего обещания, – улыбаясь, сказала молодая женщина. – Кто знает, может быть, вы сегодня рисковали своей жизнью из-за цветка счастья!
– Который находится в ваших руках! – прибавил Генрих с такой страстью, что Эвелина еще больше смутилась и быстрым движением вырвала свою руку.
– Уже начинает смеркаться, – тихо проговорила она. – Пора идти домой.
Генрих молча взял плед и хотел накинуть его на плечи своей спутницы, но она, молча, кивнув головой в знак благодарности, отклонила эту услугу. Все же ей пришлось опереться на руку Генриха, так как из-за слабости не могла двигаться без посторонней помощи. Медленно шли они в этот тихий вечер, весь пропитанный ароматом весны. Молодой человек смотрел на ветку цветов, которую держала в руках прекрасная бледная женщина, с наслаждением вдыхал его нежное благоухание и мысленно повторял:
Под песни метели, под грохот потока
Над бездной клубящихся вод
На скалах угрюмых высоко-высоко
Цветок одинокий цветет.
К нему нет дороги, и лишь вечерами
На гребне угрюмой скалы
Терзают добычу и машут крылами,
И клекчут сердито орлы.
Волшебную силу цветок сохраняет
Тому, кто его оборвет,
Он счастья ключи золотые вручает
И горе в замену берет.
Но скалы чернеют угрюмо и строго.
Но мечется злобный поток…
Лишь смелым над пропастью ляжет дорога,
Лишь им улыбнется цветок-недотрога,
Волшебный, стыдливый цветок.
3
В получасовом расстоянии от виллы Рефельдов, на противоположной стороне долины, находилась скромная с виду дача. Она была построена в швейцарском стиле и окружена небольшим садом. Владелец дачи уже давно сдавал ее посторонним жильцам, а сам проводил лето за границей.
В том году дачу наняли очень рано. В ней поселился старик, о котором говорили как об известном столичном докторе. С ним вместе приехали молодой ассистент и старый слуга. Все трое вели замкнутый образ жизни, тем не менее, вскоре по всему округу распространились слухи о докторе Эбергарде как о чудаке и крайне грубом человеке. Это мнение сложилось потому, что, когда местные крестьяне узнали о приезде столичного доктора, многие обратились к нему за медицинской помощью и были приняты так же «любезно», как тайный советник Кронек. А старая экономка, оставленная владельцем дачи для присмотра за домом, всякий раз, когда ей приходилось иметь дело с грубым жильцом, крестилась.
В самой большой комнате на даче доктор устроил себе кабинет и библиотеку. Это был огромный зал с несколькими окнами и широкой кафельной печью. В комнате была расставлена старомодная мебель, что придавало кабинету доктора очень уютный вид. Все свободные места были заняты книгами; ими были заполнены все полки в шкафах и столы.
Однажды старый слуга доктора тщательно перетирал полотенцем разного вида стекла и медицинские инструменты, лежавшие на столе у среднего окна. Было около полудня. Сам доктор находился тут же; он смотрел из окна на расстилавшийся перед ним живописный пейзаж.
Доктору можно было дать по виду лет шестьдесят; он казался очень бодрым и крепким человеком. Его некрасивое лицо поражало своей одухотворенностью, только были неприятны саркастическая улыбка, не покидавшая его тонких губ, да упрямое, деспотическое выражение глаз, показывавшее, что этот человек привык, чтобы все исполняли его волю.
– Мартин, – проговорил он, не поворачивая головы от окна, – как только явится та особа, которая предупредила меня о своем приезде, приведи ее сюда.
– Сюда, в библиотеку? – спросил лакей, переставляя склянки.
– Какие ты глупости спрашиваешь? Конечно, не сюда, а в приемную.
– Я и сам так думаю, что в приемную. Слава Богу, еще никогда ни одна женщина не переступала порога нашей библиотеки. Вообще я не понимаю, что этой женщине нужно от вас! – проворчал Мартин.
– Я подозреваю, в чем дело. Этот дом продается, владелец предупредил меня, – ответил сердитым тоном доктор, – вот покупательница и вздумала явиться сюда, чтобы осмотреть дом. Ее зовут Екатерина Рефельд. Однако эта почтенная особа уйдет с тем же, с чем пришла. Я нанял дачу до будущей весны и до тех пор считаю себя ее владельцем. Перед незваной гостьей дверь захлопнется с таким треском, что она уже больше сюда не пожалует.