— Что ты собираешься делать с ним?
— А что тут можно поделать? Только ждать. В его жилах течет кровь владык. Рано или поздно Ариовист перебесится и будет неплохим правителем, нужно лишь подвести его к этому. Знаешь, в древности существовала традиция: прежде коронации сюзерен год жил среди простолюдинов, инкогнито, как равный среди равных. Потом ее упразднили. А жаль, как жаль… Не забивай свою хорошенькую головку, Цветок Смерти. Я справлюсь.
— Ты всегда льстишь, когда хочешь отвлечь меня. Пора бы поменять тактику. Ты справишься с воспитанием принца или есть что-то еще?
— За нами погоня. Пока на расстоянии. Я рассчитывал оторваться, но они уверенно держаться следа, точно кто-то оставляет путевые вехи.
— Это люди герцога Орли? — в голосе Сагитты послышалась неподдельная тревога.
— Может да, а может и нет. Ты пересказала Подменышу хроники короля Максимилиана, однако того, о чем не пишут в летописях, ты знать не могла. Борьба шла не между королем и магами, как ныне принято считать. Маги — чешуя, их легко было разметать одним ударом, попрятались бы как миленькие, поприжали хвосты.
— Не понимаю…
— Не понимаешь. Хронисты постарались на славу, вымарывая страницы истории. Максимилиану противостояла церковь. Даже теперь клирики имеют сильное влияние на людские умы и сердца, а прежде их воля ставилась наравне с королевской. Вопрос смены власти был вопросом времени. Мы не могли бороться открыто, оттого что проиграли бы вчистую. Тогда Макс сделал ставку на магов. Узаконив их своим эдиктом, он придал им статус третьей силы. Причем не всем, а лишь лояльно настроенной части, попутно ослабляя прочих. Таким образом король получил в свое распоряжение магию и продемонстрировал отеческую заботу о народе. Церковникам осталось лишь злословить. Они отводили душу, называя Макса король-еретик, — Альхаг коротко хохотнул. — Надо же — для народа он был блаженным, а церковь… церковь честила его еретиком. В отместку Макс придумал тогда делать часы на колокольнях, возлагая на монахов бремя их содержания. И угадал — идея его пришлась по вкусу горожанам, часы видно издалека.
Тут меня так припекло, что я бегом побежал на поиски кустов, упустив продолжение этого весьма занимательного разговора. Естественно, дожидаться моего возвращения Альхаг и Сагитта не стали.
Итак, минутная слабость принца Ариовиста оказалась позаброшеной в горской деревне, а сам наследник престола гарцевал на вороном жеребце. Притороченный к седлу меч охаживал конские бока, золотом сверкали шпоры.
— Лошадок бы оставили, господа рыцари. Тропами поведу потаенными, не пройдут лошадки, ноги переломают, — увещевал проводник — немолодой, но не растерявший юношеской прыти горец. Альхаг сговорился с ним в деревне.
— Как поломают, так и оставим, — спокойно ответствовал принц. — Наши скакуны не твоя печаль.
Вмешался колдун:
— Ирга, расскажи про тропы подробнее!
— Не волен, господин рыцарь. То мудрость заповедная, отцова-дедова, нельзя раскрыть людям пришлым, — слова проводника походили на бусинки: падали часто, одно к одному, все отборные да гладкие. Не слова — сплошное загляденье.
— Тогда вот что скажи: долго еще конными идти?
— Енто смотря как идти. Ежели быстро идти — тогда за седьмицу успеем, а коли идти медленно — и за десяток дней не дойдем.
— А дальше?
— Спешиваться надо. Тропы тесные промеж скал вьются-загибаются: птица пролетит, змея проползет, а лошади как есть не пройти.
И Ирга развел руками: мол, не обессудь, доблестный господин рыцарь.
— Вот и договорились. Ты ведешь нас своими заповедными тропами и седьмицу спустя забираешь коней.
Похоже, ответ у горца был готов заранее. Растерялся он больше для виду, набивая себе цену.
— Смеетесь над глупым старым Иргой. Как же я лошадок-то заберу, коли мне на ту сторону гор надобно вас проводить?
— Если понравились, придумаешь.
— Не по-людски доблестных рыцарей без помощи оставлять… Токо, дозвольте, доблестные рыцари, старшой мой с нами пойдет — ох, молодец, ох наездник отцу не радость! Он и пособит где, и лошадок обратно отгонит, когда черед настанет.
На том порешили. Следующие дни я имел удовольствие любоваться красотами природы под нескончаемую болтовню нашего проводника. Дул ли ветер, журчала ли вода, кричала ли одинокая птица — на все у Ирги находилось объяснение. Каждой горе он кланялся и называл уважительно по имени, добавляя непременное Хозяин или Хозяйка. Если бы слова горца и впрямь оборотились бусинами, их хватило бы осчастливить четками целый приход.
Путь наш сопровождала река. Звалась она Кардангою, и по реке ущелье тоже было Кардангинским. По левую и правою руку громоздились скалы. Мы продвигались вереницей по узкой тропе. Тропа обрывалась порой, чтобы возникнуть на другой стороне водного потока, тогда приходилось спешиваться и вести коней в поводу. Карданга ярилась, бурлила, скользкие камни норовили вывернуться из-под ног, течение неслось стремительное и холодное.
— А это Хозяин Вод цепляет стылыми пальцами, — говорил Ирга. — Пальцы у старика — что твои крючья. Вот ухватит покрепчей и утянет в подводное царство. А тама у него чудеса диковинные, песок златой, россыпи самоцветные, дворец чистого хрусталя и косяками ходят форель с тайменем.
После таких переправ мне было не дворцов. Роскошное платье грело душу, но не тело. Воины достали из переметных сумок загодя запасенные плащи — шерстяные, подбитые мехом. Мне же оставалось завистливо клацать зубами, да плотнее жаться к теплым бокам моего Браго.
Чем выше мы поднимались, тем становилось холоднее. Будто не месяц аврум заканчивался, а самый что ни на есть злющий и ненастный лиходей настал, зимы предвестник. Горы украсились снежными шапками. Частил дождь вперемешку со снегом. Река сделалась широкой и мутной. Принц Ариовист простудился и надрывно кашлял. Дорой он подрастерял спесь, и, облаченный в промокшие меха, выглядел едва ли внушительнее бобра. Воины цедили ругательства сквозь зубы. Проводник наш трещал по-прежнему, сынок, которого он выпросил себе в помощники, тоже не выказывал признаков усталости. Глядя на них, помалкивал и я.
Верный своему обещанию, на седьмой день пути Альхаг приказал всем спешиться и отдал коней. Я хотел остеречь колдуна — видно было, что горцам глянулись кони, ради них и на обман пуститься недолго, но не осмелился. Да и грешно мне было сетовать — поклажи кроме дареного меча у меня не было, а на своих двоих я чувствовал себя намного увереннее.
Мы оставили Кардангу слева и все больше забирали на северо-восток. Тропа кружила между скал, порой опоясывала их бока, и там, где она сужалась, образовывались карнизы, едва умещавшие человека, который мог идти лишь тесно прижавшись к скале. Из-под ног срывались камни. Неловкое движение запросто могло окончиться падением. Я не боялся высоты — в погоне за чужими аврумами я облазил уйму балконов и мансард. Но горные тропы были открыты всем ветрам, и одетый намного легче спутников я отчаянно мерз. Занемевшие пальцы не чувствовали опоры, вот что было страшно.
Со временем забывается цепь событий, вспыхивая в памяти лишь одиночными яркими фрагментами. Забываются равно лица друзей и врагов. Милосердная память скрадывает даже боль. Однако ощущение пронизывающего холода я пронес через долгие годы. Догадайся кто-нибудь когда-нибудь испытать меня холодом, и я выдал бы все тайны, что мне доверены. Но, кажется, я отвлекся.
Одну из ночей мы коротали в пещере. Даже не в пещере, скорее в каменном углублении в теле скалы, правильнее было называть его гротом. Дым костра поднимался к прокопченному своду — видно, грот этот служил пристанищем не одному поколению путников.