Они не торопились пускать в ход оружие. Первые выпады были медленными и тягучими, словно клинкам приходилось преодолевать сопротивление. Постепенно ритм начал убыстряться, а сила ударов — нарастать. В звоне скрестившейся стали слышались вопли предвестниц беды. Всполохи отраженного света прорезали тьму все быстрее и быстрее. Взгляд не успевал следить за сражающимися, и вскоре видимыми осталась лишь эти светлые росчерки, из-за которых возникало ощущение, будто противники стоят под звездным дождем. Одновременно усиливался ветер. Облака закрыли луну. Раскаленные угли подняло вверх и разметало по земле. Путь их можно было проследить по занимавшейся то тут, то там сухой траве. Но наши взгляды оставались прикованы к Альхагу и Данко.
Конечно, теперь я не вспомню подробностей поединка. Во-первых, было темно, а во-вторых, чтобы по-настоящему понимать бой, следует быть мастером клинка, я же тогда едва мог претендовать на роль подмастерье. Я не увидел, где просчитался Данко, да, как мне кажется, никакого просчета быть не могло. Просто в промежутке между двумя соседними мгновениями меч Альхага вошел ему грудь, рыцарь упал и остался недвижим.
Мы похоронили Данко в расселине между камней. Кем бы он ни был при жизни, смерть сравняла счета. Моя сабля вернулась ко мне. Тогда же я понял, почему воины неохотно расстаются с оружием. После того, как клинок побывал в чужих руках, мне пришлось заново привыкать к нему, словно он был живым существом, покидавшим меня, а после вернувшимся из неизведанных далей. Блеск стали замутился, патиной осели на ней чужие мысли, в мелодию звона вплелись отзвуки чужих голосов.
Вернулся и Ирга. Утром, как ни в чем не бывало, проводник вышел из тумана, разулыбался и приветствовал нас.
— Где ты был? — спросил его Альхаг.
— Так тут ночь скоротал, недалече. Доблестный господин рыцарь приказали: мол, надо дела обсудить скрытые да тайные, а глупому Ирге следует держаться подальше, не то придется Иргу убить, да и вся недолга.
— Вот как. Что ж, дела оговорены. В путь!
Возвращение Ирги убедило меня в одном: не бывает такого, чтобы человеческую душу заполнял беспросветный мрак. Иначе не стоило бы ставить церквей, и не нашлось бы в мире места прощению. Многие из тех отбросов общества, с которыми я общался, были куда худшей компанией, нежели уличенный в предательстве воин. Пусть остальные и не отличались подобной снисходительностью, в моей памяти Данко навсегда останется королевским рыцарем, улыбчивым и изысканным.
IX. Клятва на крови
— Поведай мне свои сны!
Всему, знаете ли, положен предел. На этот раз колдун требовал слишком многого. Да и потом, памятуя об отношении его к Сагитте, я был уверен, что мои ночные видения придутся ему не по вкусу. Насчет сопротивления расспросам я не обольщался. Уж если Данко не смог молчать, когда от этого зависела его жизнь, то я не смогу и подавно. Однако попробовать стоило. Главное — понять, что ищет колдун в моих снах. В том, что цель была, сомневаться не приходилось, ибо Альхаг никогда не действовал наугад. У меня имелись на этот счет некоторые предположения.
— После легенды, ну той, которую Ирга рассказал про древнего воина, сон не шел ко мне. Я лежал и глядел на звезды. Глядел и глядел, пока не сморило. А потом мне привиделся поединок — не иначе, рассказом навеяло.
— Подробнее!
— Охоч и другой воин, чернобородый, сражались на холме. Я следил за ними, как вдруг будто расщепился надвое, став одновременно тем и другим. Я знал, что они будут делать, то есть, что будет делать каждый из них. Это то же самое, как если спрятать кости под перевернутыми чашками, а потом самому угадывать, где именно они оказались. Непривычно, но зато при любом раскладе остаешься в выигрыше. Когда на нас напали, чувство раздвоенности вернулось наяву. Я предвосхищал атаки того огромного детины, потому что половина меня была им. Думаю, благодаря этой половине я до сих пор жив.
На самом деле по сравнению с испытанным мною перевернутые чашки были детской забавой. Мне трудно подобрать слова, чтобы описать свои ощущения. Я смотрел на мир двумя парами глаз, я действовал в четыре руки, я просчитывал разом атаки и контратаки — только не каждую в отдельности, а как цельный поединок, исход которого в каждую минуту был разным. Неудивительно, что пророки все поголовно сумасшедшие, ведь они пытаются обрести устойчивость в токе постоянно меняющихся видений!
— Ты не пробовал управлять действиями своего противника?
Я постарался вспомнить, но не смог. Во время боя я мечтал лишь о том, чтобы остаться в живых, остальное происходило само собой.
— Разве возможно такое?
— Всякое бывает.
Пока я рассказывал, Альхаг кружил вокруг меня подобно коршуну. Теперь же, когда настал мой черед задавать вопросы, колдун опустился на замшелый валун. Холод камня не заботил его. Крупный, мощный, с исходившим от него ощущением несокрушимости, Альхаг и сам казался изваянием.
Мы находились неподалеку от лагеря. Над головами нашими нависали поросшие деревьями скалы. Скрученные корни точно змеи оплетали их далекие вершины, голые ветви впивались в небесный свод в попытке удержаться. Я смотрел на эти деревья и думал о странной прихоти судьбы, связавшей воедино меня, придворного колдуна, Сагитту, принца и воинов. Словно уходящие вглубь корни, нас надежно держали вместе привязанности, идеалы, надежды. Готов поспорить, вопреки видимому согласию, они не были едины для всех.
Альхаг рассчитывал продолжить преобразования, начатые королем Максимилианом, и возвести на трон его сына. Лейб-маг опекал наследника престола, знакомил его со страной, которой тому предстоит править. Сагитта разделяла устремления наставника, хотя дело тут было не в устремлениях, а в самом Альхаге. Прикажи он всадить принцу нож под лопатку, колдунья не раздумывая сделала бы это. Драко и Браго хранили верность королевской крови. Ариовист… о, с принцем все было намного сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. Он шел к трону, но вела ли его собственная воля, почтение к памяти покойного отца или же он просто попал в сферу влияния лейб-мага, еще предстояло понять.
Как же могло случиться такое, чтобы в компанию благородных господ, увенчанных несомненными доблестями, затесался проходимец, чьи представления о чести не имели ничего общего с кодексом рыцарства и чьей первостепенной заботой была забота о собственной шкуре? Какая роль отводилась в этом грандиозном действе мне?
— Получается, теперь мне отрубят голову? — спросил я и поторопился пояснить, поскольку лейб-маг не обратил внимания на этот весьма волнующий меня вопрос. — Ну, я же убил человека. И использовал для убийства колдовство.
— Не льсти себе. Далеко не все, чему мы пока не способны найти объяснение, следует списывать на магию. Полагая себя причастными тайнам мироздания, сколь мало мы знаем в действительности! Мир устроен гораздо сложнее, чем может вообразить даже самый совершенный человеческий разум. И это наводит на мысль, что церковники, пожалуй, правы.
Его размышления были слишком сложны для моего понимания, и я ухватился за то, что казалось насущным:
— Не магия? А что тогда?
Слова повисли в воздухе. Меня не покидало чувство, будто Альхаг не столько отвечает мне, сколько пытался нащупать ориентиры, важные ему самому. Я попробовал зайти с другой стороны.
— Есть еще люди, которые умеют раздваиваться, как я?
— Насколько мне известно, нет, хотя прежде рождались. Странно, что твои способности проявилась при полнейшем отсутствии образования. Неподготовленному сознанию тяжело сводить воедино разрозненные части бытия.
— И что мне с этим делать?
— Живи и радуйся жизни.
Давая понять, что разговор окончен, колун поднялся с камня и направился в сторону лагеря. Я заторопился следом. Мое умение безошибочно находить дорогу в лабиринте городских улиц в горах оказалось бесполезным. Никогда не плутавший среди творений рук человеческих, я в два счета мог затеряться среди деревьев и скал. Я шел за Альхагом по заиндевелой траве, по камням, по опавшей сухой листве. Под ногами хрустели хрупкие от мороза веточки, да в тон им едва слышно переливались бубенцы. Древние верили, будто ступая по чьим-то следам, ты забираешь силу у их владельца. Полагаю, будь оно действительно так, Альхаг остановил бы меня.