При приближении к лесу егермейстер спустил со сворки ищейку. Арл спешился и долго гладил суку по спине, по лоснящимся ухоженным бокам:
— Искра, ты уж не подведи! Беги, девочка, ищи!
И она бежала! Только снег фонтанами вылетал из-под лап, только жаркое дыхание рвалось из оскаленной пасти, чтобы тотчас раствориться в морозном воздухе.
Ищейка привела охотников к заросшему кустами оврагу. Собаки, чуя жертву, рвались с поводков, псари с трудом их держали. Но вот егермейстер дал знак, собак спустили, и они рассеялись по лесу, наполняя заливистым лаем дремотную тишь.
Лай поднял хоронившуюся в овраге лисицу. Она вышла прямо навстречу охотникам, мгновенно преодолела открытый участок и скрылась из виду. Лишь мелькнул хвост, точно всполох серебра, — мелькнул и исчез.
— Черный зверь! — восторженно взликовали придворные.
— Не дайте ей уйти!
Лисица была стара и осторожна. Она водила погоню кругами через опушки, по перелескам, по скатам овражистых отъемов. Свора без устали преследовала ее, а за сворою неслись всадники — прыжками с откосов, галопом по дну оврагов и прогалинам, через замерзшие ручьи. Лишь трещали ветви на изломе да густой кустарник сек по ногам.
Постепенно утомленные долгим преследованием охотники начали отставать, только арл в сопровождении своры упрямо гнал зверя. Я двигался ближе к хвосту кавалькады придворных, рядом со мной — верные телохранители и колдунья. Сагитта сидела в седле по-мужски, сильно согнув ноги из-за коротких стремян. Вместо плетей, с которыми охотились придворные дамы, на поясе колдуньи висела сабля.
За целую зиму, проведенную при дворе северного арла, я не полюбил охоты. Слишком часто я сам оказывался в роли загнанного зверя, чтобы не сочувствовать ему. Это сочувствие осталось бы незамеченным, если бы не Мантикор. Когда король вырвался далеко вперед, а придворные, отчаявшись догнать государя, увлеклись болтовней, Шаула приблизился ко мне. Вороной под ним натужно вздымал иссеченные шпорами бока, с удил на снег хлопьями падала пена.
— Что же, ваше высочество, вы не преследуете черного зверя бок о бок с арлом? Помнится, прежде вы никому не позволяли себя обогнать, охота всегда была любимейшей вашей забавой.
— Смерть отца заставила меня перемениться к ней.
— Однако, вы ветрены, принц!
— В свете нынешних обстоятельств мне не до забав.
Жадные до скандала придворные ловили каждое слово нашей беседы.
— Быть может, смерть короля — лишь удобный предлог, а подлинная причина перемен в том, что вы не тот, за кого себя выдаете? Вы плутуете, точно эта лисица, за которой помчался сиятельный арл: вы рядитесь в чужую шкуру, называетесь чужим именем. Но кольцо сжимается. Трубят рога загонщиков. Гончие близко. Лисице не уйти от облавы.
Шаула сделал движение, и его вороной вдруг взвился на дыбы перед мордой моего Браго — соблюдая традицию, всех своих лошадей я называл именно так. Браго отшатнулся, я с трудом удержался в седле.
— Вы забываетесь!
Краем глаза я видел, как закусила губу Сагитта, и мечтал поскорее закончить этот неприятный разговор. Я боялся, что колдунья вмешается. Разумеется, так и произошло — я хорошо успел ее узнать.
Резким взмахом Сагитта выхватила из ножен клинок. Он был бел от инея. В морозном воздухе отчетливо прозвенело:
— Сэр Шаула по прозванию Мантикор, от имени его высочества принца Ариовиста я вызываю вас ответить за свои наветы в честном поединке!
Порыв ледяного ветра пронесся через оцепенелый лес, сорвал снежный покров с ветвей, взметнул сплошной завесой. Грохнуло далеким громом, вторя ему, тонко заржали испуганные лошади. Из чащи поднялась стая ворон и принялась кружить в вышине, оглашая зловещим карканьем окрестности. Воздух сделался густым, будто скованный льдом, и каждый вдох давался с усилием.
Я вспомнил, как нес Сагитту к башне, после того как на пару с Альхагом они удержали снежную лавину: руки колдуньи были холодны, тело безвольно, меловое лицо с просинью вен застыло маской, — тогда я впервые усомнился в ее неуязвимости. Я вспомнил свою клятву у Самоцветного ручья, когда Альхаг сравнивал Сагитту с камнем алмазом, прочным и хрупким одновременно, — тогда я усомнился в ее неуязвимости во второй раз. Я подумал обо всех днях и ночах, что буду проклинать себя, если с колдуньей случится беда, которую я не сумею отвести.
И вновь слова и звон стали рассекли тишину:
— Женщина не будет отстаивать мою честь. Сэр Шаула по прозванию Мантикор, я сам вызываю вас на бой!
О, Создатель милостивый и милосердный, я не ведал, что говорю — меня вело сердце, слепое и безрассудное, заходящееся от страха потерять Сагитту. Шаула мог торжествовать — его охота удалась.
Из уст в уста потянулись шепотки. Сначала тихие, они нарастали и, наконец, соединились в едином гуле, в котором всплывали отдельные выкрики:
— Принц вызывал колдуна!
— Задета его честь!
— Поединок! Поединок!
— Безумец! Против Мантикора ему не продержаться и минуты!
— Вздор! Я видел принца на ристалище, он родился с мечом в руке.
Лес успокаивался. Улеглась снежная метель, дневное светило приветливо глядело с небес. Вороны расселись по веткам и с недосягаемой высоты настороженно косились на людей, им было страшно и любопытно разом. Вдалеке трубил рожок — то возвращался арл Годерикт.
Двор предвкушал потеху. Обратной дорогой лишь две темы будоражили умы придворных: подстреленная арлом лиса-чернобурка и мой поединок с Шаулой. На исход поединка заключались пари, предъявлялись и разбивались в пух и прах доказательства, до хрипоты велись споры — победит ли воинское искусство или все-таки одержит верх магия.
Среди всеобщего радостного возбуждения я старался выглядеть беззаботным, но то было натужное веселье. Вороний грай преследовал меня, искрящийся на солнце снег казался погребальным саваном, и от его белизны слепило глаза. Достигнув дворца, я поспешил укрыться в своих покоях. Но побыть одному мне не дали. Едва захлопнулась дверь, как Сагитта набросилась на меня с упреками:
— О чем только ты думал, когда вызвал его?!
Я был готов к ее натиску.
— О том, что прежде его вызвала ты.
— Ты безумен!
— В том лишь, что безумно люблю тебя и не желаю смотреть, как Мантикор станет тебя убивать. А после жить под гнетом вины. Уволь, этот груз не по моим плечам.
— Какая глупость!
— Глупостью было вызывать Шаулу на поединок!
На нашу ссору взирали: камердинер-богомол, опустив нижнюю челюсть и удивленно вздернув брови, герольд с выражением ужаса на лице и пажонок — этот был в восторге. Браго и Драко опустили долу глаза. Их мучило желание вступиться, однако оба молчали.
— Все вон! — заорал я, сам себя устыдясь. Но дело было сделано, свита шмыгнула за дверь, оставив меня наедине с разъяренной колдуньей.
— Он поставил под сомнение твою честь! — голос Сагитты сорвался на крик.
— Забыла, кто я? У вора нет и не может быть чести, ты защищаешь битую карту! — кричал я в ответ.
— У меня были все шансы покончить с Мантикором!
— У Альхага их было не меньше, однако Альхаг мертв!
— Мантикор погубит и тебя!
— Тогда тебе стоило молчать. Неужто ты рассчитывала, будто пока будешь сражаться с колдуном, я спокойно постою в стороне?!
— Принц поступил бы так!
— Я не принц.
— Еще не поздно, откажись от участия в поединке! Я выйду вместо тебя.
— Черта с два ты выйдешь против Мантикора!
Сагитта требовала, ругалась, улещивала. Я был непоколебим. Всегда с радостью уступавший желаниям колдуньи, на сей раз я стоял намертво. Убедившись в тщетности споров, Сагитта принялась гонять меня по ристалищу. Я покорно исполнял ее указания, хотя ни на минуту не верил, что освоенная наспех воинская наука поможет мне одолеть Мантикора. Рыцари учились ратному делу с детских лет под руководством битых всеми войнами наставников, в моем же детстве были только Енох и палка вместо меча. Сагитта это тоже понимала, но такова была ее натура, что любое действие было для нее предпочтительнее покоя. Я и сам был таким, и потому не спорил зазря.