— Королевский дар — байка для легковерных. Его за тем и выдумали, чтобы народом сподручнее повелевать. Кто это пойдет за королем, если король такой же, как все? Иное дело, если правитель превосходит подданных.
— В чем превосходит?
— Да хоть бы в чем. Рассказывают, будто дед их величества Максимилиана, Кир Первый, мог выхлебать бочонок вина, сохраняя кристальную ясность мысли. Вот это дар так дар!
Драко был немногословен:
— Я не видел никогда.
Браго фыркнул:
— Кабы ты его видел, был бы ясновидцем — старый король помер, когда мы с тобою еще на свет не народились!
— Да я о даре королевском даре толкую! — отмахнулся Драко.
— Так что это за дар? — поторопился вставить я, пока приятели не предались воспоминаниям о событиях минувших дней.
— Откуда нам знать? Мы вам и говорим, ваше высочество, что на нашей памяти сей дар не проявлялся ни разу.
XXIV. Безумцами держится мир
Бдения в библиотеке не прошли даром. Раз я засиделся допоздна над неким масштабным историческим трудом. Браго и Драко клевали носами, и я уверил их, что управлюсь без помощи, чему воины несказанно обрадовались. Чтение давалось мне нелегко. Вместо того чтобы собираться воедино, руны так и норовили разбежаться каждая по своим делам, отчего слова приобретали подчас противоположное значение, выстроенные предложения рассыпались, вынуждая меня начинать сызнова. Пользуясь одиночеством, я повторял прочитанное в голос, ища смысл в ритмах и гулкости созвучий. На заваленном грузными фолиантами столе догорала свеча, по углам ворочалась и плескалась тьма. Убаюканный мерным колыханием теней, я задремал, приникши щекой к пожелтевшему пергаменту. И на этой причудливой подушке средь хранилища вековой мудрости привиделся мне диковинный сон.
В своем сне я сделался невесом и воспарил к потолочному своду, откуда видел бесконечные ряды полок, теряющиеся в темнеющей глубине пространства. Цепляясь за гладкую древесину, я медленно спускался, то замирая, то возобновляя движение — вниз, вниз. На полках этой библиотеки место книг занимали люди. Они либо спали, либо находились в полудреме. Они были немолоды, некрасивы, с морщинистыми лицами, некоторые лысы, все поголовно худы и желты кожей. Могло показаться, будто эти люди спят здесь веками, не выходя под солнечный свет. Они ворочались, порой распахивали затуманенные видениями глаза, что-то бормотали сквозь сон. Все они — я знал это совершенно точно — были безумны. И пока я спускался, наблюдая, как скользят тени чувств через лица спящих, вкрадчивый шепот сопровождал меня:
— Полагаешь, миром правят короли? Нет, королевская власть не есть абсолют. Как монарх может править, когда на его решения влияют советники и приближенные, жены и любовницы, наследники, бастарды? Над советниками довлеют страсти: любовь и ненависть, жажда наживы, манкая женская красота. Красавицами движут чувства, их настроение подвластно капризам погоды и болезням детей, а дети побегут туда, где мелькнет ярко разукрашенное крыло бабочки. И лишь безумие беспристрастно. Что соблазны этого мира тем, кто бродит в иных мирах? Они спят и видят сны, и мир держится их видениями.
Он много чего нашептал бы мне, этот ночной трепач, но не успел. Нестерпимый жар разбудил меня. Похоже, нечаянно я опрокинул свечу, и от пламени занялись фолианты и столешница. Я стянул дублет и принялся тушить огонь, причиною которому послужил сам.
Привидевшийся мне сон предопределил дальнейшие события.
Опасаясь разоблачения, за недолгое время пребывания во дворце я исхитрялся избегать встреч с приятелями принца, однако они-то как раз жаждали со мною увидеться. Лукреций Орли застиг меня в Ангельской галерее, когда я позволил себе увлечься разглядыванием расписного потолка.
Ангельская галерея по праву считалась одной из красивейших во дворце. Потолок ее изображал небесный свод с пышными белыми облаками, между которых порхали розовощекие херувимы. Свод этот поддерживали мраморные колонны, увенчанные крылатыми фигурами в длинных одеяниях, струящихся ровными складками, какими лечь может только камень. Те же фигуры повторялись в стенных нишах внизу: каждое перышко крыл, каждый волнистый локон, каждая складочка пухлых рук и даже ноготки на мраморных пальцах были исполнены в мельчайших подробностях. Вход и выход в галерею охраняли серафимы с обнаженными мечами, все шесть крыл их были распахнуты, на груди неугасимо горели лампады. Отблески пламени мягко озаряли строгие черты, сообщая мрамору теплоту человеческой кожи.
— Ари!
Первой моей мыслью было, будто одна из каменных фигур внезапно обрела дар речи. Я повернулся на голос, но вместо небесного создания из полумрака выступил маркиз Орли: бледный лик, горящие глаза и золото одежд — разбавленное тенями, оно выглядело по-настоящему благородно.
— Зачем ты привез во дворец свою северную куклу? Ты скрываешься от меня, избегаешь встреч, прячешь глаза. Ты позабыл дни, которые мы проводили в жарких сражениях и сладостных лобзаниях? А театр, где мы изображали героев старины, стоя рука об руку?
Я остолбенел от изумления, что позволило Лукрецию подойти вплотную, обдавая меня ароматами мускуса и амбры. Черт, только этого не хватало! Избежать участи стать игрушкой господ в борделе, чтобы выступить в той же роли в королевском дворце. Ну и семейка! Папаша держит принца в темнице, сынок поет ему о любви, и не понятно еще, чьи тенета прочнее.
Подавив желание чихнуть, я отступил назад.
— Многое поменялось с тех пор…
— Но наша любовь — она неизменна!
Маркиз Орли подался ко мне, взял мои руки в свои. Ладони его были холодны, и холодном веяло от перстней на пальцах. Среди них узнал я кольцо, которое если верить къертанскому послу, служило пристанищем нечистой силы. Изящный, с медными кудрями на высоком челе, с полным муки взором и голосом, дрожащим от сдерживаемых рыданий, Лукреций был убедителен в своем страдании. Я готов был позабыть надменный надлом его рта и поверить ему, но перстень — дьявольский перстень — холодил мою ладонь. Торопливо отнял я руки и повторил слова, еще недавно в устах Драко казавшиеся мне незначительными:
— Нинедетт представили подданным в качестве моей нареченной. Отец ждал нашей свадьбы. Чересчур часто я разочаровывал его, по крайней мере, исполнить это желание в моих интересах. Королевской власти должно упрочаться наследниками.
— Ты говоришь, словно по писаному. Кого ты повторяешь? Ты уехал так неожиданно, не попрощавшись, а возвратился совсем чужим! Признайся, старый змей Альхаг зачаровал тебя?
— Напротив, мне кажется, будто развеялись чары, которые опутывали меня годами. Я точно спал прежде, а теперь воспрянул ото сна.
— Есть от чего воспрянуть — ты вскоре станешь королем. Но как же я, Ари? Что будет со мной?
Лукреций шагнул ко мне. Я поспешно отступил. Мне не хотелось давать опрометчивых обещаний, но и вызывать подозрения молчанием было опасно. Я знал принца недостаточно, чтобы судить о его сердечных пристрастиях, а уж об их отношениях с красавчиком маркизом мог предполагать исключительно со слов Орли. Однако откровения маркиза казались ненадежной опорой, ведь люди часто склонны выдавать желаемое за действительное.
Со стен и потолка за моими колебаниями бесстрастно наблюдали ангельские лики. Их строгая отрешенная красота придала мне красноречия. Я приложил палец к губам и взглядом указал наверх.
— Ты ждешь, что под взорами этих безупречных сущностей я отрекусь от принятого обета? Я обещал жениться на принцессе и сдержу слово. Довольно уже того, что каждую ночь отец становится у меня в изголовье и молит Создателя простить мои грехи. Быть может, после свадьбы он перестанет являться мне во снах!
Не желая длить этот разговор, в котором преуспевал едва ли вернее слепца, блуждающего по лабиринту, я поспешил спастись бегством. Торопливо шел я по лестницам и коридорам. Гвардейцы, стоявшие в карауле, салютовали мне, я рассеянно кивал в ответ. Я не знал, куда направляюсь. Я все еще не осознал себя полноправным хозяином дворца, и потому не чувствовал себя в безопасности в его стенах. Под влиянием минутного порыва я вызвал камердинера, приказал ему найти смену одежды попроще.