Вечером накануне коронации мне под ноги бросился слуга.
— Их сиятельство граф Эсток просятся до вашего высочества. Я пытался уговорить их повременить, но они грозятся голову мне срубить за промедление.
Несмотря на чудаковатость, Эсток был одним из немногих придворных, искренне нравившихся мне. Да и Мантикоров пособник, помнится, дал графу лестную характеристику в своем письме.
— Где же он?
Слуга воспрянул:
— Дозволите привести?
— Лучше проводи меня к нему.
Эсток ожидал в Охотничьей зале в окружении оленьих голов, медведей со стеклянными глазами, траченых молью вепрей и взъерошенных куропаток. Едва завидя меня, он рухнул на колени. Графская лысина, столь запомнившаяся мне при первой нашей встрече, была надежно укрыта париком, на лбу и висках блестела испарина.
— Разрешите молвить, ваше высочество? Уж коли решите отправить меня на плаху за скверные вести, стало быть, так мне, старому дурню, и надо. Однако трусливо молчать не стану. — Тут он заметил переминавшегося с ноги на ногу слугу и напустился на него. — А ты что здесь позабыл? Проваливай с глаз долой!
В столь сильном душевном волнении я видел графа впервые. Сам того не замечая, он то и дело утирал завитыми локонами пот с лица.
— Батюшку вашего не уберег, теперь вот над вами беда нависла… Прикажите пойти удавиться?
— Да погодите! Объяснитесь толком.
— Я и толкую: герцог Орли не оставляет надежды стать королем. От доверенного источника мне стало известно, что этот супостат тайком вернулся в столицу. Золотом и лживыми обещаниями он собрал вокруг себя таких же предателей и теперь затевает переворот. Во время коронации человек герцога по его знаку пустит в вас стрелу.
Меня смущал вид коленопреклонного старика, и я попытался поднять Эстока с каменного пола, но граф отчаянно противился. Раз уж титулованный упрямец не хотел вставать, мне ничего не оставалось, как самому опуститься рядом с ним. Лица наши оказались вровень. Я положил руки графу на плечи и сказал:
— Благодарю за предупреждение, добрый друг. Я в долгу перед вами.
На глаза Эстока навернулись слезы. Он стянул парик, вытер им лоб и виски, шумно высморкался, и нахлобучил обратно.
— Позвольте еще сказать, ваше высочество? Что бы ни видели вы в вашей поездке, она сильно переменила вас. Вы совсем другим человеком воротились. И знаете, теперь вы куда больше напоминаете своего покойного батюшку.
Графа мне удалось успокоить, но сам я разволновался не на шутку. Расставшись с Эстоком, я отправился на поиски Браго и Драко. Я не сомневался в их преданности если не мне, то уж по крайней мере намерению возвести меня на престол.
Воины коротали вечер в таверне.
— А мы тут за воцарение ваше пьем, — подмигнул мне Браго, пододвигаясь, чтобы освободить место на широкой скамье.
— Загодя праздновать — дурная примета, — буркнул я, но от предложенной браги не отказался.
— Суеверия — удел невежд. Истинно верующий ни на миг не усомнится в воле Творца направлять события, — назидательно заметил Браго.
Драко был проще:
— Да где уж там — загодя. Завтра разрешится.
— А ну как пойдет не так? Я слыхал, герцог Орли вернулся.
Приятели молча переглянулись. Похоже, моя новость их не удивила.
— Вы знали, верно? — напустился я на них. — И не собирались мне говорить?
— Хватает вам треволнений. Заговоры — не ваша забота. Королевская гвардия наготове, къертанские рыцари предупреждены, да и мы пособим, — попытался урезонить меня Драко.
— Не моя забота? Моя жизнь — не моя забота?
Воин посуровел:
— Нет на свете людей, которые не испытывали бы страха перед смертью. Главное — не поддаваться ему, заставить себя победить страх и действовать хладнокровно. Храбрость да смелость никому не даются без постоянного напряжения воли.
И так он это сказал, что мне вдруг сделалось стыдно за свое нытье. Я не боялся отправиться на виселицу, когда срезал чужие кошельки, отчего же страшусь теперь, когда награда несравнимо выше? Я молча уткнулся в кружку. Заметив перемену моего настроения, Драко смягчился.
— Если все пойдет как задумано, никто на вас руки поднять не посмеет. Мы не хотели тревожить вас, но знаете, коли почувствуете себя необычно, не противьтесь ощущениям. Поступайте, как сердце велит. Мы верим в вас. И Альхаг знал, что делает, когда подбирал вас на улице…
Браго вторил приятелю:
— Лейб-маг никогда не ошибался в людях: что храбрецов, что подлецов видел насквозь и безошибочно отличал друг от друга. Хотя после того, как вы пытались срезать мой кошелек, я в способностях лейб-мага грешным делом и усомнился.
XXIX. Королевский дар
Ночь перед коронацией я провел беспокойно. Сон мой был прерывист и тревожен: мне снилось, будто распознав подмену, толпа разрывает меня на части, будто меня вешают, сжигают заживо, топят в реке, четвертуют — за эту ночь я умер сотню раз. То и дело я просыпался, зажигал свечу и принимался разглядывать в зеркало родимое пятно на своей спине, которое привык считать дьявольской отметиной. Как знать, быть может, в нем не проклятье мое, а благословение? Вдруг это знак принадлежности к королевскому роду или даже свидетельство того самого таинственного Королевского дара?
Так и не придя к определенному заключению, я вновь ложился и засыпал, и одолевавшие меня сомнения воплощались в кошмарах. Верно, мне нужно было пережить свои страхи, чтобы поутру проснуться абсолютно спокойным. Все, что могло случиться скверного, уже произошло во сне. Дальнейшие события не зависели от моей воли, и это оказывало своего рода гипнотическое воздействие. Я ощущал себя частью механизма, отлаженного и запущенного умелой рукой, чье движение столь же неотвратимо, как и движение солнца по небосклону.
После затяжных дождей день выдался на удивление ясным. С утра поднялся вдруг сильный ветер и погнал тучи на запад, в сторону Дневных земель. Из-под облачной завесы пробились солнечные лучи, холодные и острые, словно лезвия. Самые несговорчивые облака еще порой набегали на дневное светило, но было ясно, что власти непогоды пришел конец.
Вокруг дворцовой площади, блестящей недавними ливнями, в два ряда выстроились гвардейцы, сдерживая напор толпы. Люди стояли тесно прижавшись друг к другу, возбужденные в ожидании предстоящего зрелища.
— Эй, охолони, куда прешь?
— Хотя б единым глазком взглянуть на принца с принцессой! А позади-то мне окромя твоего затылка не видать ни шиша!
— Вот и смотри, куда дорос!
— Говорят, будто чужеземная принцесса красы несравненной.
— А принц, принц-то наш каков! Вырос! Возмужал!
— Не толкайся, кому говорят!
По случаю праздника богатые горожане щеголяли пестрым платьем, бедняки довольствовались яркими лентами, приколотыми к одежде или головным уборам.
Под радостные крики и несмолкаемый звон колоколов мы с Нинедетт ступили в храм. Гулкая тишь раскололась стуком шагов и шелестом одежд. Из ниш строго взирали лики святых. По полу и стенам рассыпались солнечные блики — пройдя сквозь витражные стекла, они окрасились всеми цветами радуги. От алтаря нам навстречу шел архиепископ.
В тот день я увидел его впервые — с моего приезда в столицу тот затворился в своем дворце на противном берегу Гарды, и ни разу не явился ко мне с просьбами или с угрозами. Зная, что церковь поддерживает герцога Орли, я отнюдь не стремился лицезреть ее иерарха и уж тем паче не стал первым домогаться его внимания. Однако не будучи осведомленным о его симпатиях и антипатиях, трудно было заподозрить в архиепископе недоброжелателя. Черты лица этого почтенного старца отличались редкостным благообразием, точно над их созданием трудился тот же скульптор, что ваял статуи святых. И голос — о, такой голос мог вести за собой толпы! Глубокий, проникновенный, умиротворяющий, словно аромат ладана, он безраздельно царил среди покоя каменных сводов, и никакие кощунственные шепотки и покашливания не смели нарушить его благолепия. В звучании этого голоса, точно в ангельском хоре, хотелось раствориться навеки.