Сагитта начала терять терпение. Мне доставляло удовольствие злить ее: отблески душевного волнения озаряли лицо колдуньи, она разрумянилась, губы алели маковым цветом, а глаза метали молнии. Легко можно было вообразить, будто мы не вели беседу о короле, а целовались полчаса кряду.
— Нельзя быть таким ограниченным! — прервала Сагитта мои мечты.
— Я практичен. Какие знания о государе могут накормить меня или отогреть в морозы? Цвет волос его? Разрез глаз? Имя мастера, изготовившего его любимую ночную вазу?
— Ты невозможен! Ты глуп и закостенел в своей глупости!
Вот теперь к поцелуям можно было смело прибавлять несколько занятных трюков, подсмотренных мною в детстве в борделе.
— Откуда вору набраться учености? Думаешь, я коротал вечера за разговорами? Праздная болтовня хороша в тепле и на сытый желудок, а у бедняков незатейливые нужды.
При упоминании выпавших на мою долю невзгод, Сагитта смягчалась. Я давно заметил за ней склонность к состраданию, и тем удобнее мне было ею пользоваться, что колдунья упорно отрицала в себе любые черты, делавшие ее уязвимой.
— Слушай. До Максимилиана каждый правитель вел летоисчисление со дня своей коронации. Взошедши на престол в возрасте двадцати трех лет от роду, король Максимилиан повелел отныне и впредь продолжать подсчет лет от прежнего владыки.
— Это так важно? — не удержался я от вопроса.
— В этом был он весь. Максимилиан прежде радел о людях и уже потом — о собственном величии, ведь каждый раз считать время заново и неудобно, и бессмысленно.
— Как скажешь, — легко согласился я, удивляясь, почему Сагитта придает подсчету лет такое значение. Я их, например, вообще не считал. Спросите, а как же тогда мой возраст? Боюсь разочаровать вас, но в действительности я его не знал. Просто цифра четырнадцать показалась мне примечательной, ведь она больше, чем количество серебряных луней в одном солнцеликом. Коли уж мерить, так по-королевски!
— Слушай дальше. Ты когда-нибудь видел карту?
Я поборол искушение прикинуться дураком, чтобы позлить Сагитту. В свое время Енох научил меня занятному фокусу. Собственно, тогда я и запомнил, чем отличается север от юга, и какие народы живут по соседству с королевством, ибо не зная подобных тонкостей, невозможно было задурить людям голову.
Объясняя, Енох неизменно возводил очи к часам, что висели на храмовой колокольне посреди рыночной площади, и я следовал за ним взглядом. "Для знатных господ время бежит иначе. С первыми петухами они отправляются в постель, где почивают до полудня. Поднимаются под вечер, наряжаются, готовясь кутить ночь напролет. Вот и тебе, если хочешь запомнить карту, придется думать по-благородному.
Рисуй часы на карте, да поаккуратнее! Грязь с рук об порты вытри!
Когда стрелки твоих часов устремлены вверх, наступает утро. Стало быть, наверху карты отмечены Утренние земли, и это север. Дальше, на востоке лежат земли Дневные, на юге — Вечерние, и, наконец, там, где запад, простираются земли Ночи".
Это трудно было понять, но я понял. После по наказу Еноха я рядился в иноземное платье и возвращался на рынок. Стоило мне заприметить жертву, как я тотчас обращался к ней за помощью, доверительно вручая карту. Карта была у меня знатная: испещренная непонятными символами, затертая и такая огромная, что удержать ее можно было лишь обеими руками. Пока горожанин любезно разъяснял, как сподручнее проехать в Утренние, или Вечерние, или Дневные земли, я опустошал его кошелек, а нарисованные реки и горы служили мне надежным прикрытием.
— Южная граница королевства проходит по равнинам, которые населены кочевниками-гвинотами. Они называют себя Жии-Шу — оседлавшие ветер. Это дикие необузданные племена, их нравы жестоки, а быт суров — условия жизни сделали их таковыми. Но самое важное — это их магия.
— А магия-то здесь каким боком завязана? — мне трудно было уследить за ходом рассуждений Сагитты.
— Еще четверть века тому назад магам не возбранялось творить чары путем жертвоприношений. Магия крови сильна, и как всякое сильное средство, она не требует мастерства. Магов было много, и окончить свои дни под жертвенным ножом мог любой. Конечно, чаще убивали простолюдинов, что не означало, будто аристократы могут спать спокойно. Наследники везли колдунам зажившихся на этом свете родственников, родители продавали бастардов, мужья недолго раздумывали, куда отправить неугодных жен — то ли в монастырь, что требует объяснений и пожертвований, то ли к колдунам. Магов боялись и ненавидели. Между тем кровавые жертвы приносили не все, некоторые пытались обрести могущество иначе. Одним из них был Альхаг. И вот однажды пути Альхага и короля Максимилиана пересеклись. Долгое время колдун сопровождал короля в военных компаниях и делился с ним своим опытом. Его величество ценил мнение Альхага наравне с собственным. Плодом этой многолетней дружбы стал эдикт, под страхом смертной казни запрещавший приносить в жертву людей.
— Так маги же всемогущи! Как можно им запретить?! Будь я колдуном, никто был бы мне не указ, хочу — режу, хочу — граблю.
— Ты угадал. Маги предполагали примерно то же. Эдикт не остановил их, и жертвы продолжались. Я потому и спросила, что знаешь ты о короле. Правитель был добр. Один из немногих, он радел за народ на деле, а не на словах: он снижал налоги, раздавал зерно в голодные годы, вершил суд честно и справедливо. Многие почитали доброту его за слабость, а бескорыстие — за глупость. Максимилиан Блаженный звали его за глаза.
Эдикт о запрете жертвоприношений мало кто воспринял всерьез. Но ни один правитель не станет издавать закон, не будучи уверенным в своей силе покарать ослушников. Несколько дней спустя головы мятежных колдунов украсили ворота перед дворцовой площадью. Альхаг был назначен лейб-магом с неограниченными полномочиями.
Но новые правила пришлись по вкусу далеко не всем. Повторюсь, чтобы черпать via vitalis или жизненную силу крови, не нужно мастерства. Колдуны средней руки, служившие в свите знатных лордов, оказались лишены источника существования, ведь больше они ничего не умели. Под их давлением советники Максимилиана попробовали уговорить короля отменить или хотя бы ограничить действие эдикта, но не преуспели. Неожиданно для себя они обнаружили твердость в характере того, кого считали блаженным. Начались покушения. Однако между злоумышленниками и королем стоял Альхаг. Он и без жертв был непревзойденным магом, а о его владении мечом слагали легенды.
Тогда сторонники возврата магии на крови вспомнили о гвинотах и принялись создавать напряжение на границе. Поводом послужил все тот же запрет колдовства. Гвинотских колдунов, коло скоро они оказывались на землях королевства, провоцировали на жертвоприношения, и верные королю люди казнили их. Отношения начали портиться. Страдала торговля. Теперь и банкиры подхватили вопрос: "А может, отменим эдикт? Ведь жили же как-то прежде, и отцы наши жили, и деды". Максимилиан был непоколебим.
— Так отчего он умер? — не утерпел я.
Повествование захватило меня. Слова Сагитты помогли мне лучше представить короля, и теперь я воспринимал его не как правителя, а прежде всего как человека, не побоявшегося противопоставить себя колдунам с их таинственной и страшной властью. В чем-то мы были похожи, ведь я тоже пытался жить внутренним ощущением справедливости, а не по чужой указке.
— За нуждами королевства Максимилиан забывал о себе. Король много ездил по стране, старался лично вникать в любые проблемы, не оставляя их на откуп Совету. Порой ему не хватало времени на обед, не говоря уже о сне. Максимилиан любил работать в ночные часы, когда никто не отвлекает от дел. Даже молодой организм не выдержал бы подобной нагрузки, а король был давно немолод. Сердце его величества надорвалось, плоть оказалось слабее духа. На смерть короля слетелись придворные стервятники, у каждого имелся собственный интерес и каждый пытался влиять на принца. Иные сочли, что законного наследника проще устранить, поставив на его место удобного им человека. Во дворце стало небезопасно. Тогда Альхаг принял решение увезти лорда Ариовиста.
Я, конечно, многого не понимал в придворных играх, но даже на мой неискушенный взгляд, что-то не складывалось в этой истории. Сагитта явно темнила. Если колдун, которому нет равных в воинском искусстве, на протяжении долгих лет ограждал от бед короля, отчего же он счел, будто не сможет оказать подобную услугу его сыну? От чего в действительности отводил принца Альхаг? Зачем нужно было везти наследника прочь из королевства через дальние и ближние провинции, через сопредельные земли? Чего пытался добиться лейб-маг? На чью поддержку рассчитывал? От какого влияния надеялся оградить принца, подменяя опасности во дворце тяготами дальнего путешествия?