Вместе с Ярой он стоял у стены. Новые часы, подаренные Меркурием Сергеичем, собирались пробить полночь. Два удара, четыре, шесть… После одиннадцатого удара часы вдруг замолкли и стрелка бессильно задергалась, натыкаясь на препятствие. В циферблате торчала вилка. Причем торчала так, что все три стрелки – и часовая, и минутная, и секундная, – зажатые между двух ее зубцов, были на цифре «двенадцать».
Яра вскрикнула.
– Шутки шутим? Кто это сделал? – с угрозой прорычал Ул.
Никто не признался. Ул стал проверять русалки. Русалки у всех оказались заряжены.
Когда все это случилось, Даня стоял у окна. В какой-то момент ему почудилось, что мимо него кто-то проскользнул. Цветы на обоях чуть смазались. В карман Дане скользнуло что-то холодное. Он пугливо накрыл это ладонью, потом осторожно вытащил. В руке у него было полированное, с неровными краями стеклышко, вставленное в металлическую рамку с цепочкой. К стеклышку была привязана записка:
«Завтра в десять вечера на «Китай-городе». Никому не говори. Прыгун возьми с собой».
С запиской в руках Даня шагнул к Меркурию, но тут ему пришло в голову, что тот, кто подбросил стеклышко с цепочкой, все еще может быть в комнате и наблюдать за ним. Даня остановился, поглаживая стеклышко пальцем. И чем больше поглаживал, тем сильнее сомневался, что надо что-то говорить.
«Ну а что тут такого? «Китай-город», десять вечера… Метро еще работает, народу полно. Если бы меня хотели схватить, придумали бы что-нибудь получше», – размышлял он.
Глава четвертая
Белый цветок с алой сердцевиной
В последние годы я пересмотрел все свои ценности. Например, по какому принципу люди выбирают друг друга для доверия и дружбы? Раньше я считал, что по родственности ума и жизненных интересов, а теперь вижу, что скорее по степени чуткости и умения понимать слова до того, как они сказаны. Нужно не только слушать человека, но и слышать его.
Лекции Вадюши были пыткой, но пыткой блестящей. Мозг он выносил по всем правилам педагогического искусства, но зато, если уж и ввинчивал в голову шуруп знаний, он оставался там навсегда. Поймать самого Вадюшу на незнании чего бы то ни было удавалось лишь Дане. Значительно реже – Фреде. Но и другие регулярно пытались. Вот и сегодня, исписав три страницы названиями старых улиц и переулков Москвы, где у шныров когда-то были закладки, Лара напрягла свой хрупкий мозг и, надеясь на передышку, спросила:
– А неприличный вопрос можно?
– Тебе, деточка, все можно! – умилился Вадюша.
– Вот вы говорите, что туда ходит троллейбус! Сколько винтиков на колесе троллейбуса?
Вадюша с нежностью посмотрел на Лару. Когда девушка так красива, ей можно простить даже утверждение, что колесо троллейбуса держится на саморезиках, а покрышка прилепливается жевательной резинкой.
– Задала вопросик? Отвечаю, хотя он и не по существу! Колесо троллейбуса держится с помощью болтиков. Максимально я видел десять… На старых моделях их обычно шесть.
Лара моргнула.
– Вы что, считали? Болтики? Троллейбуса? – изумленно спросила она, начиная говорить дробно, как Меркурий.
– Нет, – охотно отозвался Вадюша. – Просто представил несколько троллейбусных колес. Я фотографически запоминаю все, что вижу. Кстати, у тебя на коленке родинка или просто крошки от булки?
Лара опустила глаза.
– Ой! Кусочек шоколадки! Смешно, правда? – воскликнула она, пораженная, как Вадюша сумел это разглядеть, ведь колени ее были закрыты столом. Видно, шоколадкой она капнула себе на ногу еще до урока.
Разошедшийся Вадюша потребовал новых неприличных вопросов. Увы, их не оказалось. Творческий пыл Лары иссяк. Огорченный Вадюша отвлекся от троллейбусов и ушел в такие дебри, что даже умная Фреда потеряла нить. С Вадюшей такое регулярно случалось. Говорит, например, о первошнырах, и интересно говорит, а потом вдруг оседлает Канта и ускачет в дебри немецкой философии.
Извлекая Вадюшу из дебрей, Даня задал ему сложный вопрос, касающийся строения трех миров до момента, когда болото стало болотом. Как оно жило? Было ли похоже на двушку или на наш мир? Какова первичная разумная сущность эльбов? Ведь теперешние эльбы – это мутанты, приспособившиеся к своему изменившемуся миру, или нет?
Вадюша не стал даже пытаться отвечать.
– Ну это мы узнаем уже при новом ШНыре. Если, разумеется, доживем, – бодро заявил он.
– При каком еще новом ШНыре? – озадачилась Рина. Это выражение она слышала не впервые, однако всегда воспринимала его как риторическую фигуру… ну как если бы человеку, пожелавшему отправиться в тартарары, объяснили, что речь идет вообще-то о Тартаре, а Тартар – это, извините, товарищи, ад!