Теперь ей было во сто крат больнее, чем мне. И эта боль никогда не стихнет. Никто не утешит Чили в достаточной степени, чтобы она забыла об этом хоть на секунду.
— Угомонитесь! — возвысился над хаосом голос наставницы. Ей не нужно было использовать техники, чтобы сосредоточить внимание на себе. Даже Чили перевела на неё затравленный взгляд. — Не думайте, что стали причастны чуду. Это же надо было поднять такой шум из-за какого-то мальчишки.
Мята усмирила разошедшуюся толпу, но так, что это стало ещё большим издевательством. Пренебрежение в её голосе, этакая реакция истинной Девы на низшее существо, довели Чили до отчаяния. Она бросилась прочь, но не в сторону скал, где жила её мать, а к реке. Наверное, побежав за ней следом, я усугубила ситуацию, неким образом подтвердив слова Виолы: никто здесь так и не увидел доказательств мужской природы Чили, но то, что я ринулась за ней, говорило о несомненном родстве наших сущностей.
— Постой, Чили! — окликнула я, когда она приблизилась к горному потоку, срывающемуся вдали водопадом. — Не делай этого!
— Не делать чего? — Она обернулась, недоумевая. — Я не собираюсь прыгать, Но даже если и так, тебе-то что? Опять хочешь меня спасти? Ты молчала там всё время, а теперь, когда тебя никто не слышит, решила заговорить? Не поздновато ли?!
— Я верила, что ты… Что ты сама сможешь… — Конечно, я должна была вмешаться. Но, как оказалось, Чили злило не это.
— Это ты должна была рассказать им всем! — заявила она, совершенно меня обескураживая. — Ты, а не Виола! Ты же поняла всё вчера. Так почему промолчала? Почему именно Виола…
Предала меня?
Ей казалось, что такое развитие событий она перенесла бы менее болезненно.
Это был единственно приемлемый сценарий: когда её тайна открывается в ходе происка врагов, а не когда она, поддавшись на уговоры Виолы, решит сама во всём признаться. Пусть даже последствия были бы точно такими же: оскорбления, всеобщий страх, презрение и изгнание. Но тогда Чили могла бы обвинить во всём меня. Ненавидеть меня. Проклинать.
Потому что проклинать Виолу она не умела.
Да, у меня было больше причин испортить ей жизнь. Я не клялась ей в верности. Она насмехалась надо мной. Под священным деревом, в момент, когда девочки искали себе пары, она определила меня как своего врага.
Возможно, поэтому Чили решила в итоге не отступать от первоначального плана.
— Это всё из-за тебя!
Рухнув на колени, она не заплакала, а по-звериному зарычала от злости и унижения. Я поняла, что она пришла к реке, чтобы шум воды заглушил её крик. Она стыдилась своей боли и гнушалась утешений. Но я всё же подошла ближе, садясь напротив, а у Чили не нашлось сил прогнать меня.
— Если причина твоих слёз — я… — Я осторожно протянула к ней руку. — Тогда позволь мне стереть их.
Она вскинула на меня удивлённый взгляд, который тут же ожесточился.
— Просто поразительно, какая ты изобретательная, когда дело касается издевательств.
— Мне жаль, что моё утешение выглядит издевательством. — Я опустила руку. — Похоже, мне, правда, не стать Девой.
— Так ты теперь считаешь, что мы одинаковы?
— Нет. Но что важнее, я считаю, что ты и на мужчин не похожа.
— Много ты понимаешь!
— Я видела их.
Чили широко распахнула переполненные слезами глаза, и я только теперь узнала, что они светло-голубого, небесного, божественного цвета.
— Ты видела… — Очевидно, сама она не имела о них ни малейшего понятия, и те её слова под ивой были отражением слухов, не более.
— Да. — Я задумалась. — Они больше похожи на животных, чем на людей. У них шерсть повсюду, а на лице они отращивают себе длинные волосы, под которыми прячут рты, не умеющие улыбаться. Их тела бесформенны. Они точно не умеют танцевать. Их руки грубые и большие, предназначенные для убийства, а не для объятий. На них страшно смотреть. Их ничем не украсить и сами они никогда не станут украшением чего-либо. Если бы ты увидела их, то никогда бы больше не сомневалась в том, что ты — истинная дочь клана. Ты другая — да. Но таким и должен быть ребёнок, рождённый Метрессой.
Чили слушала меня, затаив дыхание. Для пущей убедительности я достала из кармана зеркальце, которое мне после вчерашнего «урока» подарила наставница. Она сказала глядеться в него каждый раз, когда меня оскорбят. Кто бы мог подумать, что однажды оно пригодится прекраснейшей из нас.
— Посмотри на себя. — Я придвинулась к ней. — Твоей красоте завидуют все. Каждая хочет, чтобы твои глаза взглянули на неё хотя бы раз. Сама подумай, разве Метресса могла родить мужчину? Разве её плоть могла настолько искалечить собственное дитя? Она любит тебя больше, чем всех своих сестёр и дочерей. Ты более едина с ней, чем была её единая когда-то. Твоим Внутренним миром было чрево нашей госпожи. Она подарила тебе тысячу настоящих материнских поцелуев. Она сама вскормила тебя. Она утешала тебя и пела колыбельные. Любая ненависть кажется жалкой на фоне такой любви.