— У тебя… такая же?
— Да, меня ведь тоже родила женщина. И это единственное напоминание, которое осталось у меня от неё. — Я задумчиво выводила круги пальцем на её животе, чувствуя, как Чили медленно, как будто неохотно расслабляется. — Она уже давно мертва, и, насколько мне известно, во Внешнем мире никто не сажает на могилы деревья, так что, думаю, от неё уже ничего не осталось.
— Ты скучаешь? — прошептала она.
— Да, хотя это и странно. Я понятия не имею, как она выглядела, какого цвета были её волосы и глаза. Не знаю, любила она меня или надеялась родить мальчика. Была я у неё первой, или там остались мои братья и сёстры. Но от мысли, что когда-то она была всем моим миром, изобильным и безопасным, мне становится так тоскливо. — Я положила подбородок на её плечо. — Мы клан брошенных, нелюбимых женщин. Нет ничего удивительного, что ты тоже захотела нас бросить. Если и ты откажешься от нас, то мы станем абсолютно одинокими.
— Не ври.
— Когда ты освоишь высшее мастерство и решишь уйти во Внешний мир, все Девы будут безутешно рыдать, умоляя тебя не покидать их.
— Этому тебя научила моя мать? — уточнила Чили, как видно, слыша подобное только от Метрессы.
— Нет. Но твоя мать — мудрая госпожа, она точно знает, что говорит.
— Да, но при этом о самом важном она предпочитает помалкивать. Почему о моём рождении ты знаешь больше меня?
— Может, она боится тебя шокировать?
— И правильно.
Я подняла руки, легонько погладив её плоскую грудь, чем смутила её ещё сильнее.
— Что ты делаешь?
— Просто разговоры о материнстве навели меня на мысль: это так странно, что ты твёрдая здесь.
— Так и должно быть. Хватит трогать.
— Ладно. — Я подчинилась, чтобы в следующую секунду спросить: — Ты не могла бы раздеться?
Чили отпрянула.
— Не буду я раздеваться! Хватит и того, что ты сама постоянно ходишь полуголая.
Я осмотрела себя. Обычный наряд для Девы, состоящий из двух полосок, закрывающих груди, и двух полосок, формирующих юбку. Может, из-за того, что я не могла теперь прикрыть себя волосами, платье выглядело несущественным… или даже несуществующим. Но одежда в нашем клане никогда не служила «скромности», этому понятию, придуманному мужчинами Внешнего мира, которые хотят держать под контролем даже женскую красоту. Здесь одежда либо демонстрировала таланты Девы в шитье и вышивке, либо подчёркивала достоинства её тела.
— Это не должно тебя смущать.
— Чего? Я не смущаюсь! — отрезала она, пряча взгляд. — Ты слишком много о себе воображаешь. Ведёшь себя так, будто у тебя самая лучшая грудь на свете.
— Нет?
— Да. Что?!
— Тебе не нравится?
— Мне всё равно!
— Хочешь посмотреть?
— Мне и так отлично видно!
— Хочешь потрогать?
— С ума сошла предлагать такое? — Чили посмотрела туда, выдавая себя. — Нет. Не знаю… Если только чуть-чуть.
Я поняла, что она никогда сама на это не решится: какой бы сильной и смелой Чили ни была, любопытные изменения, происходящие в моём теле, пугали её. Она могла противостоять мифи, но прикоснуться ко мне было выше её сил.
Её абсолютно нелогичная робость умиляла.
Взяв Чили за руку, я положила её себе на грудь. Мы обе замерли, уставившись на мягкую плоть, спрятанную теперь от взгляда более надёжно: ладонь Чили полностью её закрывала. Так Солнцу должно больше нравиться? Или это отнюдь не добавило ситуации «скромности»?
Исправляясь, она подняла левую руку и нерешительно накрыла вторую грудь. И стало только хуже. Я почувствовала, как жар заливает и мои щеки, и дело не только в том, что мою грудь никто раньше не щупал, а в том, что Чили на этот раз проявила инициативу: слегка надавив, она сжала пальцы, и я отпрянула, испугавшись незнакомых ощущений.
— Больно?
— Немного.
— Прости! — Она отдёрнула руки, и мне стало стыдно за свою внезапную трусость.
— Это не из-за тебя. Они болят, пока растут. Обычное дело.
— Да?
— А потом не будут ни капли.
Чили мрачно смотрела туда, где только что касалась меня. Теперь сквозь тонкую ткань проступали розовые вершинки, делая платье нарядным — именно таким, каким его и задумывали.
— Просто не верится.
— Что?
— Что они станут ещё больше.
Видимо, ей не хотелось, чтобы её пара слишком от неё отличалась.
— Ты боишься, что это отдалит нас? — спросила я.
— Мы ещё толком не сблизились.
— Да, но, может, ты и не хочешь этого?
Чили отошла к окну и подняла руку к голове, чтобы привычным жестом запустить пальцы в волосы, но, не обнаружив их, сжала ладонь в кулак. Когда она принялась расхаживать по комнате, я поняла, насколько для неё привычно метаться в этих стенах. Злиться, сомневаться, доводить себя до отчаянья, медленно сходить с ума…