— Разве? Все говорят, что так и течёт.
— Десять лет — это половина жизни Старца…
— Мне нет до них никакого дела! Здесь этого не хватит даже юным Девам, если они захотят сыграть в прятки! То, в чём мы клялись друг другу, должно было длиться вечно! Вечно! Знаешь, что это значит? Что никто не сосчитает столько! Такой цифры не существует!
Я ушла от неё, скорее напуганная, чем обиженная. Напуганная тем, каким это оказалось облегчением: выразить свою боль криком после стольких дней молчания. Чувствовать злость на фоне беспросветного отчаянья было почти наслаждением. Поэтому, забравшись глубоко в лес, я кричала так же, как в день казни. И как в день казни ко мне вышла чёрная мифь, животное, чьё утешение я предпочитала утешению наставницы.
Я млела, зарываясь лицом в её мех, комкая в пальцах, чувствуя его скольжение всем телом. Его прикосновения были почти таким же нежным, как поцелуи моей пары.
— Чили, — шептала я, ластясь и плача, — Чили…
Я повторяла это имя так часто, что зверь начал на него откликаться.
Со временем меня стали считать ещё более сумасшедшей, чем когда-то считали Имбирь. Я стала неразговорчива, сторонилась шумных праздников, животному я была больше рада, чем сестре, но я продолжала встречаться с Мятой, потому что у неё росли маки, и было вино.
Я продолжала «достойно скорбеть» при наставнице, наряжаясь перед тем, как прийти, ведя тихие разговоры, трапезничая и любуясь с её веранды закатом или полной луной. Я больше не впадала в буйство и не устраивала истерик, однако моё безумие затронуло и Мяту, точнее её цветник. Я взяла на себя смелость ухаживать за ним в её отсутствие, и со временем там не осталось других цветов, кроме маков. Они взяли в окружение её дом и продолжали разрастаться, грозя затопить горы, как я и мечтала однажды.
Мята лишь умилённо улыбалась, наблюдая за моими стараниями. Наверное, она решила, что это необходимо для моего исцеления, хотя это лишь доказывало, что моя болезнь прогрессировала. И мне не нужно было ориентироваться по небу, чтобы понять, сколько времени прошло. У меня был свой календарь. Я считала каждый новый выросший цветок, а ещё «плоды», которые иногда появлялись на священной иве.
Теперь вешали не только за нарушение запретов, а за злоумышления против Метрессы. Будучи предательницей, она боялась предательства сама, поэтому собрала подле себя отряд темноглазых, которые обучились меткой стрельбе из арбалетов. Конечно, это тоже было нарушением запретов, но никто не смел с этим спорить. Даже принципиальная Мята. Она могла лишь сокрушаться по поводу того, что пребывание мужчины изменило наш клан навсегда.
— Тошно слушать.
— Что ты сказала? — Мята опустила на меня уставший взгляд. Вернувшись из дворца, она застала меня лежащей на её веранде.
— Вы до сих пор обвиняете во всём Чили? — проворчала я, подперев голову рукой. — Похоже, вы только за этим собираетесь на своих советах, обсудить единственного «мужчину», которого вам довелось увидеть вживую. Избранный круг? Старые сплетницы. Сколько лет прошло, наставница, что вы никак не можете забыть мою возлюбленную?
— Забыть? — повторила Мята. — Мне следует спросить это у тебя.
Я открыла рот, чтобы выдать уже избитое: «никогда». Как она смела спрашивать о таком? Но если говорить откровенно, я действительно забывала. Её лицо, голос, запах, оттенок её кожи, волос, глаз, все эти важные мелочи, которые подмечаешь в первую очередь, когда влюблён. Несмотря на то, что Чили снилась мне каждый день, я чувствовала, что теряю её и что это неизбежно. Во снах являлся лишь её образ, бледный, неизменный, не имеющий с реальность ничего общего.
— А что? — спросила я в итоге. — Где-то уже умер Старец?
— И не один, — отозвалась Мята, намекая на то, что прошло куда больше десяти лет.
— Нестрашно. Как я слышала, южные земли самые населённые, у их клана никогда не было недостатка в послушниках. В отличие от нас.
Воцарилась тишина, в которой мы точно думали об одном и том же. С любыми реформами новой Метрессы можно было смириться, кроме одной: она запрещала Девам воспитывать дочерей. Неповиновение приводило к казни. Любой выход за границы Внутреннего мира вообще.
Мята ощущала это особенно болезненно, и даже мне было не по себе в мире, где больше не звучал детский смех. Не знаю, чего именно мне не хватало?.. Детей так легко обрадовать или удивить. Они смотрят с восхищением и завистью. Следя за ними, особенно остро чувствуешь время.
— Ты хочешь ребёнка? — спросила неожиданно Мята, и я вспомнила наш последний разговор с Чили.
— Нет. С чего бы? — пробормотала я, отгоняя эти воспоминания.
Вздохнув, Мята выдала то, что точно не собралась никому говорить.