От кожи шёл въедливый запах костра… и он усиливался, начиная буквально душить. Запах — первое, что насторожило. Потом я услышала шум, беспорядочное смешение голосов — женских, мужского… звериного. Постепенно горы окрашивались в алый, но не от маковых цветов, а от крови и огня.
Где я?
Я не узнавала наши сады. Всё вокруг было разрушено, растоптано и сожжено. Это была война, и я уверена, таких жестоких войн не видел даже Внешний мир. Испугавшись одного Калеки, я сбежала туда, где их было сотни. Самое безопасное место на земле превратилось в поле боя, где каждую секунду умирали бессмертные. Теперь этот некогда прекрасный мир превзошёл жестокостью север, жаром — пустыни и дикостью — западные леса.
Пригнувшись, я испуганно озиралась по сторонам.
Калеки напали на нас? Меня не интересовали их мотивы, исторически сложившейся вражды кланов было вполне достаточно, но почему, почему мы были так беспомощны перед ними? Эти отшельники могли отбить арбалетный болт, пущенный темноглазыми, а наши техники и вовсе игнорировали.
Печати?
Вспомнив убийцу с озера, я поняла, что им помогают Старцы. А может, и Дети? Не знаю, всё выглядело так, будто на нас ополчился весь свет.
Я потерянно оглядывалась по сторонам.
Мы не были воинами, в дисциплине с Калеками нам никогда не сравниться, большинство Дев поддались панике, их убивали ещё до того, как они успевали сказать хоть слово. Повсюду лежали зарезанные Девы, растерзанные мужчины, убитые мифи. В воздухе висел запах крови, взгляд застилал удушливый дым.
Ярость… лютая злость была подобная боли, но я боялась издать хотя бы звук. Крик только зарождался у меня в груди, и вырвался, когда я оказалась там, куда так стремилась. Самое ужасное в тот день произошло вдали от дворца, у дома Мяты, в моём маковом поле.
Там было намного тише, чем в гуще сражения. Краем глаза я заметила двух мужчин, всего лишь двух, но при этом отчётливо ощутила, что они опаснее всех остальных. Остальные шли именно за ними. Они были теми, кто спустил свору гончих на добычу.
Я соскочила с мифи на ходу, падая в море цветов, и вот тогда внутри меня словно лопнула струна, и я закричала. Мята лежала там, растрёпанная, окровавленная, усыпанная лепестками цветов. Если что и могло меня заставить простить её за всё одномоментно и в то же время возненавидеть то, что я любила в ущерб ей — её смерть. Всё, что я собиралась сказать ей при следующей встрече, потеряло смысл, и я просто кричала.
В том, что она погибла в окружении цветов, семена которых однажды заботливо принесла мне, была видна какая-то жестокая насмешка судьбы. Я бы сказала, что совсем не так представляла её смерть. Но дело в том, что я вообще её не представляла, никогда не думала об этом, для меня Мята была вечной, даже более вечной, чем Метресса и Имбирь в лучшие их дни. Будучи садовницей я могла закопать кого угодно, сделав этот мир лишь краше, но только с гибелью Мяты я поняла, что с нашим кланом покончено.
— Эта сука… она сказала, что тебя больше нет, — донёсся до меня охрипший от вечного холода голос. — Она сказала, что тебя казнили ещё тогда. Сказала, что ты мертва.
Подняв голову, я увидела, как мечется мифь передо мной. Зверь скалился, прижав уши и хвост, словно защищался, а не собирался напасть. Непревзойдённый хищник казался напуганным щенком. Это не поддавалось объяснению. Он только что разорвал такого же Калеку, распробовав его кровь. Пасовать он мог лишь перед Девой, любое другое животное по определению было его врагом, и его не могли напугать ни физическая сила, ни оружие, ни численное преимущество соперника.
— Убей их! — Это всё, о чём я могла думать в тот момент. Этот мир исчезал, Мята погибла, всё стало бессмысленным, кроме одного: они должны были умереть. Хотя бы эти двое. Хотя бы один из них.
Когда седой воин отошёл назад, а обритый налысо поднял испачканный кровью меч, всё стало очевидным — в нескольких шагах от меня стоял их предводитель. Тот, ради кого солдаты отрезали себе пальцы, выкалывали глаза или убивали Деву — в зависимости от приказа господина. Его внешность была противоположностью всего, что нами почиталось: того, что он мужчина было вполне достаточно для отвращения, но он брил волосы и изуродовал лицо шрамами. По сравнению со мной он выглядел огромным, по сравнению с мифью — пустым местом.
— Убей их! Убей их! — повторяла я исступлённо, не сомневаясь в преимуществе своего голоса перед мечом.
О, если бы он умер на моих глазах, мне было бы уже неважно, что случится со мной потом — я бы уже почувствовала себя вполне спасённой,