Вскоре все, что могло напоминать о южном районе Сайлент Хилла и его монструозном обитателе, растаяло в густом насыщенном дымчато-пунцовом ночном мраке. Офицер с непередаваемым облегчением вернулся к спокойному шагу. Разбитая загородная дорога принесла долгожданную прохладу. Еловые леса подступали к Уилтс-роуд частокольными стенами, но в воздухе пахло лишь мокрой пылью, а не хвоей. Томас вглядывался в чащу рьяно, силясь распознать малейшие признаки возможной опасности. С очередным удивлением, отдающим горечью печали, Гуччи заметил, что лес теперь был мертв. Рыжая хвоя частично осыпалась с сухих ветвей, словно дождь из мелких заржавевших гвоздей. Близ города траву вдоль дороги еще усыпали маки, но чем дальше уходил полицейский от Сайлент Хилла, тем желтее, гнилостнее становилась трава, и тем реже рдели на ней мелкие цветки. Казалось, шоссе вело его к эпицентру смерти, к некой страшной ране на теле земли. По сути шахты всегда можно было сравнивать с ранами, но с ними рядом никогда не было таких ярких признаков страдания. Тревожное ожидание схватки с химерами вспыхнуло с новой силой.
Спустя некоторое время пути Уилтс-Роуд выбежала из местности, поросшей редколесьем, на пустынные сепиевые просторы. Ближе к месту-ране к ночной прохладе начал примешиваться усиливающийся запах гари. «Похоже, шахта действительно горит, — поспешил сделать вывод Томас. — В этой реальности так. А что в других… Не имеет значения. Я заперт здесь. И вернуться мне не позволено». Он осознавал, что идет навстречу смертельной опасности, добровольно и в здравом уме, но ведомый не вполне здравыми, иррациональными мыслями. Но что еще оставалось делать, попав в его состояние, — личности и реальности, — где логика оказалась несостоятельной? Чем дальше уходил офицер, тем сильнее одолевали его сомнения, но в памяти четко отпечатался мясной цветок с черными щупальцами, отрезавший для него путь к отступлению. Мир не давал иных знаков — все знаки встречались там, где мир был неправильным, где среди огня кровоточила его язва, где находилась опасность. Офицер полиции связал свою жизнь с опасностью, будто обручившись с нею.
На подступах к шахте Уилтс растрескавшийся асфальт стал нагреваться. Удушливый жар поднимался из недр земли. На обочине застыли, подобно скелетам гигантских чудищ, изгрызанные коррозией старые грузовики, некогда перевозившие уголь, и циклопические адские колеса — сломанный подъемный механизм шахтного ствола. Тонкие костлявые остовы теперь были всем, что осталось от строений шахтного комбината, ютившихся у подножий невысоких угольных терриконов. Томас еще помнил изображение этого места на картине в музее — возвышающуюся над деревьями башню копра и темные треугольники позади. Но теперь на выжженной земле не было деревьев, а перекрещенные металлоконструкции копра опаленным скелетом долговязого исполина угрожающе высились над равниной в черном дыму. Мертвый исполин казался неустойчивым, шатким, готовым апатично рухнуть с расставленных в стороны паучьих ног. Территорию шахтного комбината огораживали невысокие столбы, обтянутые по периметру сеткой Рабица. У самых ворот въезда на сетке висело обожженное, блестящее желтыми водянистыми волдырями тело. Точнее, грубо оторванная половина тела, перетянутая тут и там сухими грязными бинтами. Гуччи присмотрелся, осознавая, что уже видел такое, когда обгоревший кусок мяса пополз по зашатавшейся скрипучей сетке, переставляя искореженные руки. Монстр полз к въезду, все ближе к дороге, по которой шагал Томас. «А что с головой?» — пронеслась мысль в голове человека, вынимающего пистолет. В вытянутое гангренозное образование, служившее подобием головы, были вкручены округлые металлические коробки, похожие на фильтр противогаза. И еще до того, как Гуччи успел выстрелить, с омерзением целясь в то, что болталось на плечах сочащейся, усыпанной волдырями твари, воздух наполнился едким желтоватым дымом. Облако газообразного яда достигло лица офицера, и он согнулся в приступе удушливого, нестерпимого кашля, исполненного боли в попеченном горле, неудержимого кашля до позывов на рвоту. Ослепленный болью — как ему хотелось верить, что виной тому именно боль, а не отравляющий газ — Гуччи отшатнулся в сторону и попытался отойти на безопасное расстояние. Кашель не унимался еще долго, и на языке уже появился тревожный железный привкус. Офицер протер слезящиеся, покрасневшие глаза. Нет, он не утратил зрение, но неужели дальше придется палить по твари вслепую? Глаза защитить ему было нечем, но легкие… Томас достал из куртки шарф Дэна Эвери, смочил его водой из фляги и обмотал вокруг лица, плотно закрыв нос и рот. Прикрыв глаза козырьком ладони, полисмен двинулся вперед, к воротам въезда. Деформированная голова тонкокожего монстра в бинтах дернулась, выпуская в воздух новую порцию токсичного газа. Приблизившись к твари на достаточное расстояние, Гуччи быстро прицелился, выстрелил и закрыл глаза. Он слышал, как с глухим шлепком изъязвленная туша рухнула на асфальт, но стоял с закрытыми глазами и ждал, когда пройдет достаточно времени, чтобы рассеялась основная масса ядовитого облака. Через несколько минут мужчина позволил себе приоткрыть глаза — их до слез резало все: сухой воздух и угольный дым были также неприятны, как и остатки выдохнутой немощным чудовищем отравы.