Как все действо под землей завершилось болью, так ею и начался новый акт чудовищной игры непостижимых сил над землей. Голова, переполненная болью, отяжелела так, что у Томаса ныла криком растянутых мышц вся шея. Открыв глаза, он растерялся, не зная, что и думать. Пепел летел в его чумазое от разводов грязного пота и крови лицо, шаровый туман окутывал его со всех сторон, и тело его пребывало в движении. Гуччи не чувствовал своих рук и ног, не чувствовал и напряжения любых других мускулов, кроме перегруженной шеи, но, тем не менее, он двигался и при этом даже не стоял на земле. Поворот головы обернулся усилением боли до тошноты, однако с ним происходящее обрело ясность. Цветок из плоти со щупальцами нес человека над землей. Офицер Гуччи ошеломленно смотрел в его безглазое лицо и на его окровавленный раскачивающийся язык. «Язык достали через горло… — начал вспоминать Томас. — Язык, говоривший богохульные вещи… Неужели это?!..». В этот момент монстр опустил его на землю. Просто бросил оцепенелое тело на росящуюся траву и ушел за плотный свинцовый занавес тумана. Полицейский проскрежетал зубами, разрывая стальные оковы отхватившей все члены боли. Очередной тягостный поворот головы вышиб искры перед взором. То, что предстало взгляду офицера, когда зрение восстановилось, могло его удивить, но сил на эмоции в нем уже не оставалось. Рядом с ним на ярко-зеленом ковре лежала старая шахтерская кирка. Она могла оказаться здесь, только если ее вынес на поверхность тот же монстр о шести конечностях. И уже не важно, как парящее в воздухе существо сделало это — гораздо больше Томаса занимал вопрос, почему, зачем такое может делать монстр? Неужели это порождение тьмы и смерти вело его к некой цели или даже, как безнадежно безумно бы это ни звучало, охраняло его? Но если в облике этой твари не было ничего, что отчетливо отличало бы ее от прочих чудовищ, почему в таком контрасте с их агрессивными инстинктами пребывало ее поведение?
У Гуччи не было времени, чтобы в уме обозначить для себя возможные, пусть и очевидно абсурдные ответы. Далекий, повергающий в дрожь стон то ли ветра, то ли сирены гражданской обороны прилетел издалека и закружился по кольцу поросшей густой травой возвышенности. Офицер полиции заставил себя категорически игнорировать сигналы боли, встать на ноги, взять кирку и взойти на зеленеющий холм. Томас оказался на отдаленной от города смотровой площадке, огражденной бетонно-серым каменным парапетом. В ясную погоду здесь открывался вид на озеро, остров Толука и маяк на другом берегу. Сейчас же низины затонули в тумане беспросветно, словно исчезли в разлившейся до горизонтов тяжелой серой воде всемирного потопа, и человек на холме остался последним на Земле, отрезанным от всего, изолированным в торчащей над водой тюрьме без стен и потолка. Травянистые просторы окрест плавно выступали из пепельной мглы и со всех сторон подходили к площадке. В центре ее заложенного каменными плитами пятачка высился свинцовый четырехгранный обелиск. Мемориальных табличек на памятнике давно уже не было, но считалось, что он посвящался солдатам Первой и Второй мировых войн. Офицер Гуччи смотрел с беспокойным сердцем на устремленную в низкое обложное небо стальную пику, на огромный четырехгранный снаряд невиданного орудия смерти. И то ли так мешал адекватному восприятию плывущий и скручивающийся узлами туман, то ли нечто действительно произошло, но Томасу показалось, что обелиск накренился. Полисмен замер на месте, сжимая древко кирки побелевшими от напряжения пальцами. Серая глыба снова шатнулась, на этот раз кренясь в другую сторону. А затем громадина памятника начала медленно подниматься, расти, вылезая из земли чудовищным месивом корней, бесформенно громоздящихся под его основанием. Туман расступился, будто намеренно обнажая во всех деталях то, во что врастал обелиск. Это была масса сплавленных и накиданных безобразной кучей безликих мертвых тел. Их гладкие черепа, затянутые в мешки кожи, висели на камне гроздьями, растопыривая во все стороны безвольно висящие руки — скрюченные, сломанные, или с оторванными кистями. Зиждилась эта груда фрагментированных трупов на множестве коричнево-синюшных мертвых людских ног. Томас как никто другой понимал и мог прочувствовать, что мир стоит и всегда стоял на костях, но не думал, что метафора обретет такое гротескный устрашающий образ, восставший во плоти. Многоглавое циклопическое чудовище вселяло не столько страх, сколько тревожный пронизывающий трепет, траурное благоговение, эхо памяти сродни тем чувствам, что обычно рождаются в душе близ мемориалов в памятные даты, только усиленные во множество крат. Природный страх, ощущение явной опасности вплелись в тяжелый букет переживаний, а вскоре и совсем перекрыли его, когда обелиск угрожающе качнулся, его мясное основание начало отрывать ноги от мшистых каменных плит площадки, и осязаемое, воплощенное, но все же нелепо-абстрактное чудище всей запредельной массой рухнуло, сотрясши почву, на то место, где секунду назад стоял ошеломленный, отпрыгнувший от угрозы Гуччи. Упираясь в плиты вывернутыми, деформированными руками, мерзостная громадина вернулась в вертикальное положение и снова зловеще пошатнулась. Томас отбежал от центра смотровой площадки и уже запрыгнул на парапет, забыв о прежней боли во всем теле, но здесь он столкнулся с неумолимой волей рока. Ему было некуда бежать. Из отмелей вездесущего туманного моря выползали на травянистый берег закопченные долговязые монстры, распятые на длинных лезвиях. Со всех сторон лезла тьма точных копий кладбищенского палача, обезглавившего культистку Нелли. Переваливающиеся из стороны в сторону кресты строем двигались к площадке, уплотняя густые чернеющие ряды. Офицер Гуччи потерял дар речи. Он предстал лицом к лицу со своим материализованным кошмаром, преследовавшим его ночами уже почти год. Все пространство во все стороны до потерянного во мгле горизонта было теперь частоколом черных крестов — хрипящих, кряхтящих, конвульсивно дергающихся, но все же бодро движущихся к человеку. А рядом с парапетом снова рухнул наземь и поднялся оживший мемориал. Томасу приходилось смиряться со своим положением — он был вынужден вступить в бой с мясо-каменной живой грядой. И мужчина пошел в атаку первым, не ожидая очередного сокрушительного удара падающего обелиска. Гуччи оттолкнулся от парапета и подбежал к твари. Кирка с хрустом и чавканьем вошла в череп, лишенный лица. Не помня себя, полисмен работал шахтерским инструментом, круша чудовищную гроздь голов. Он размозжил столько монструозных черепов, сколько успел, прежде чем устремленный в стальное небо граненый камень вновь попытался обрушиться на него. Красно-белая каша комьями выпадала из черепных коробок, слезала с крупных блестящих осколков костей, повисших на лоскутах прогнившей кожи. Томас отбежал и набросился на монстра с другой стороны, продолжая крушить его обезличенные головы. И снова тварь завалилась в его направлении. Мужчина едва успел отшатнуться, оставшись с сосущим под ложечкой ощущением хождения по краю. Схватка могла завершиться из-за единственной неосторожности и без единого шанса на реванш. Перевести дух времени не было — черные трясущиеся и омерзительно кашляющие кресты подбирались к рубежу цементно-серого парапета. Проигранные секунды, потраченные на оценку обстановки, едва не стали роковыми, когда обелиск снова заставил плиты под ногами Гуччи вздрогнуть. Офицер не мешкая напал на гротескного слепого монстра, когда тот еще не успел подняться, отталкиваясь от земли многочисленными уродливыми конечностями. Томас размахивал киркой, не чувствуя усталости, поглощенный неистовством на грани беспросветного отчаяния, в котором холодный пот отмыл его лицо от угольной грязи и запекшейся крови. Тварь тяжело поднялась, шатаясь во все стороны. У нее практически не осталось голов, и все же мемориал, вросший в трупы, оставался живым и не менее опасным. Гуччи остановился, замерев в напряженном ожидании. Ему было нужно, чтобы разбрасывающая по смотровой площадке мозговое вещество масса рухнула снова, и тогда он бы уже не позволил ей подняться. Но она кренилась, переминаясь на множестве ног, дрожала и беспорядочно зыбилась в разные стороны. Мужчине казалось, что монстр тоже выжидал — стоит человеку приблизиться, и тварь определится, куда ей упасть. Давать ей поблажку не хотелось никак, но распятые покрытые копотью монстры не оставляли никакой поблажки Томасу. Офицер снова двинулся в атаку. Обелиск наклонился было влево, и Гуччи ушел в сторону, но мемориальный камень тут же изменил направление и повалился справа. Человека спасла только занесенная кирка, встретившая удар падающей мгряды на долю секунды раньше. Решающую долю секунды, позволившую ему откатиться от нав