Мужчина несколько смущенно принял подарок из детских рук. Краски на бумаге воплотили насыщенное синее небо, под которым стоял молодой солдат с национальным флагом, держащий за руку маленькую девочку в синем платье. Под ногами героев раскинулся зеленый луг, изобилующий красными цветами. Конечно же, это были символы праздника. Гуччи сам учил в детстве посвященные им стихи в школе Брэхамса:
— Спасибо, милая, — Томас, вздохнув, выдавил из себя ответную улыбку. — Как тебя зовут?
— Алесса, — ответила радостная школьница.
— А меня Томас Гуччи, — нетвердо выговорил он.
Неуверенность его исходила из непривычности — так редко доводилось ему с кем-то знакомиться в непринужденной, повседневной обстановке. Назвать свое имя уже означало совершить некий акт доверия, и почему-то сейчас Гуччи был к этому готов — может, потому что синеглазая девочка честно, с внутренним вдохновенным порывом выбрала его, захотела именно его поздравить и настаивала на этом решении перед матерью. Томас взял Алессу за руку и подвел к омраченной женщине. Глаза его тут же встретились с ее серо-зелеными глазами, и ее печаль отозвалась траурным эхом глубоко в его сердце.
— Я Далия Гиллеспи, — представилась мать Алессы.
— Томас Гуччи, — повторил офицер свое имя.
— Мистер Гуччи, — взгляд Далии опустился вниз, в свете солнца она казалась горящей черной спичкой, — простите, если Вас оскорбит или как-либо еще заденет мой вопрос, но мы видели немало военных сегодня, но всех не таких, как Вы. Позвольте полюбопытствовать, где Вы воевали?
Томаса нисколько не удивил ее вопрос.
— Вторые Чрезвычайные вооруженные силы ООН, — офицер отвел глаза, — на Ближнем Востоке.
Он не мог понять, почему смотрел на Далию Гиллеспи не так, как на других женщин. Почему ее горе, даже неизвестное ему, так резонировало с его виной.
— Знаете, Далия, я совершенно… одинок в этом городе, — неожиданно для Томаса слетело сокровенное признание с его губ. — Простите мое нахальство, но я хотел бы, чтобы Вы с дочерью составили мне компанию в прогулке у озера.
Огневолосая женщина сжала губы в мучительном сомнении. Казалось, она чего-то опасалась, но, взглянув на светящуюся улыбкой дочку, в прошении вцепившуюся в ее руку, кивнула офицеру.
— И куда Вы предлагаете прогуляться? — осведомилась она.
— До лодочной станции, — озвучил свой замысел Гуччи.
— Мы будем кататься на лодке? — восторженно воскликнула Алесса.
Томас взглянул ей в глаза и снова заставил себя улыбнуться, несмотря на растерянность и то тянущее чувство боли, что рождал резонанс его с Далией состояний:
— Да, мы переправимся на другой берег. А там пойдем в парк «Лейксайд». Ты любишь аттракционы?
— Конечно! — обрадовалась девочка и захлопала в ладоши.
Тонкая темная Далия оставалась сдержанной и напряженной. Может, Гуччи ощущал близость с ней из-за роднящей их необходимости ни за что не расслабляться и не терять бдительности. Что же могло принудить женщину быть столь настороженной? Чего она боялась?
Троица пошла вдоль озера, избегая лишних слов и взглядов в глаза. Только изредка Томас переглядывался с Алессой и старался улыбаться ей.
— Вам понравился мой рисунок? — поинтересовалась она.
— Я не часто мог видеть, как рисуют дети, — честно сознавался офицер, — но мне кажется, у тебя здорово выходит. Ты часто рисуешь?
— Да, больше всего люблю птиц и зверей, — поведала школьница. — И цветы тоже, но они пока получаются не очень похоже.
— Но твои маки вполне похожи на настоящие маки, — попытался приободрить ее Томас, озвучивая свои мысли вполне искренне, как бы ни было тягостно воспоминать о маках.
Алесса насупила брови, уставившись в землю:
— Маки мне не нравятся. Это печальные цветы.
Гуччи открыл рот, но не сумел ничего сказать. Ему было ясно, что она способна понять его. Разве что не назвала маковые цветы злыми. Полицейский прибавил шагу, чтобы быстрее дойти до станции и взять лодку. Воспоминания о ночных переправах тревожили его душу, но не так, как присутствие Далии — узкого острого стана печали, неведомым образом срастающегося с ним сердцами. Им обоим явно становилось больнее рядом друг с другом, но их толкало друг к другу смутное ощущение того, что здесь может разрядиться, отболеть и выйти все выпитое горе.