силу, когда офицер разглядел, что на черном многослойном металлическом кольце колеса обозрения была распята тощая фигура с трупной измазанной кровью кожей. «Эта война не кончилась, — обреченно констатировал для себя Томас. — Если уже вступил — так идти до конца». Он шагнул под кровоточащую багровую арку, как с голой грудью на амбразуру. С ощущением невозврата и героического смирения распахнул он песочную камуфляжную крутку и вытащил из кобуры верный пистолет. Гуччи не мог знать, чем грозило прикованное к колесу грязными цепями человекоподобное существо, но намеревался поскорее его прикончить. Он твердо шел между окруженных огнем закопченных шатров, когда нечто жалобно загудело сиреной, глубоко царапнув изнутри больную голову. К своему удивлению Томас осознал, что выл тревожным набатом долговязый колесованный монстр с окровавленными по локоть закованными в цепи руками. Шею твари закрывал обрюзглый, раскрасневшийся, точно разросшееся надклювье возбужденного индюка, симметричный складчатый мешок кожи, свисающий из-под остроносого черного намордника, заколоченного вокруг ненормально маленькой, как для людских пропорций, головы. Сверху в металлический шлем монстра было вбито два прямоугольных штыря, так что ржавая пыточная маска делала его похожим на древнее египетское божество или не столь древнего, но также мифического Псоглавца. Языческо-загробная карикатура на распятие будила в душе Гуччи тревогу, как перед мучительным прозрением, вместе с неуютным чувством, приходящим в моменты невольной примерки на себя чужой боли, какое настигало при появлении туманных нелепых мыслей о том, вдруг все изуродованные тьмой ходячие трупы могли когда-то быть живыми реальными людьми. Однако углубиться в раздумья на этот счет сейчас офицер не имел права себе позволить — вой скованного чудовища не сулил неминуемую опасность. Из-за строений парка начала выползать призванная проклятым набатом свора — крупные псины с тонкими лапами и подтянутыми животами, наиболее близкие по силуэту к борзым, были слепы и голы, а розовая, обтягивающая кости и остатки мышц кожа их так блестела в свете огня, словно была обваренной. Лай вырывался из омерзительных гнилых пастей псов, подобно глубокому мокрому кашлю или предсмертным хрипам. Томас начал стрелять, и уродливые, мокнущие, как незаживающие язвы, собаки прыжками бросились на него, скача по трупам особей, что уже упали замертво, и срывая грязными когтями лоскуты кожи с их мореных тел. Целиться в бегущих во всю прыть тварей было не так просто, пришлось сдать позиции, и все же пара собакоподобных монстров настигла человека. Псы напрыгивали на Томаса, терзали кривыми желтыми зубами его куртку, он начинал чувствовать подступающую тошноту — из их пастей распространялся ядреный запах гноящихся ран. Вырвавшись из цепкой хватки, отделавшись порванным рукавом, Гуччи выхватил нож и рассек горло преследовавшей его псине. Ее слепой собрат увильнул от взмаха холодного оружия, попятился назад, уже не проявляя былую решительность в стремлении вцепиться в человеческую плоть. Томас безжалостно пристрелил его, но в этот миг сзади на него набросилось еще одно смердящее чудовище, впившееся грязными зубами в плотную ткань куртки где-то в области левой лопатки. Гуччи дернулся, пытаясь сбросить тварь с себя, но псина крепко держалась за свою жертву. Полисмен перебросил нож в руке, изменив хват, и нанес удар назад, почувствовав, как одежда становится мокрой от крови и вываливающихся внутренностей чудовищной собаки. Его передернуло от нахлынувшего отвращения. Труп твари упал на землю, однако Томас не успел вздохнуть с облегчением — воздух сотряс тяжелый удар и лязг, за которым последовал грохот металла. Обернувшись к источнику звука, офицер обнаружил, что колесованный псоглавец рывком освободился от своих цепей. Враг в наморднике припал к земле, подобно охотящемуся зверю. Он полз практически на четырех костлявых конечностях, если не считать того, что в окровавленной руке его был зажат длинный зазубренный по краям железный прут. Существо с трепещущим кровавым капюшоном кожи, чье тело было подобно телу изведенного узника концлагеря, сжалось, скрючилось, собралось в пружину, чтобы совершить единственный мощный хищничий прыжок, достаточный для того, чтобы оказаться перед Гуччи и занести над его головой тонкий исковерканный клинок. Томас увернулся от первой атаки и тут же вскинул пистолет, но палец напрасно давил на спуск — патроны кончились. Полицейский был вынужден сделать единственное, что оставалось в таком случае — он принялся бежать, лихорадочно петляя меж горящих шатров и проржавевших аттракционов. Болезненно тощий монстр снова съежился, готовясь к прыжку. Он сорвался с места, совершая молниеносный выпад зазубренным по всей длине плоским лезвием. Томас, шумно выдохнув, тоже бросился на противника. Это был отчаянный шаг — попытка намеренно упасть под занесенное оружие твари, рвануться вперед и всадить нож ей промеж ребер по самую рукоять, чтобы уже не позволить врагу уйти. Гуччи успешно скользнул вперед, проехавшись коленом по склизкой порыжевшей траве, и вогнал клинок в тело длиннообразого существа, но дальше случилось то, что не входило в план. Монстр сжал свое копье двумя запачканными кровью руками за спиной Томаса и рванул на себя, вдавив острие в спину человека и притиснув его к своей холодной выпирающей грудине. Противники застыли в смертельных объятиях. Офицер не мог представить, что могло произойти дальше, чем все это грозилось закончиться — оружие псоглавца было тупым, но держал добычу он с железной силой. Полисмен вытащил нож из груди существа в маске и начал остервенело наносить ему новые и новые глубокие колотые раны, в ответ на что монстр оглушительно взвыл ревуном и потянул заведенное за спину Гуччи лезвие на себя с чудовищной силой. Томас хрипло простонал, стиснув зубы — теперь он должен был опасаться того, что если ничего не изменить в ближайшую минуту, тварь вполне может еще одним рывком повредить ему позвоночник. Но роковые тиски сжимались слишком сильно. Полицейский попробовал порезать руку псоглавого чудища в области локтевого сгиба, но хватка от этого стала еще более крепкой, удушающей, свирепой. Никакого расстояния не было между телами врагов, и просунуть руку вперед для удара в область сердца было невозможно. Ждать же, что монстр устанет или решит отпустить добычу, было, скорее всего, бессмысленно, как и вообще неуместным всегда является вверение своей жизни воле рока в смертной схватке. Тревога бежала по спине, но полисмен не думал сдаваться. Гуччи опустил руку с ножом, отвел ее назад и надрезал запястье монстра. Он получил тот результат, на который рассчитывал — тварь приблизила раненую руку к телу и потянула на себя зазубренный прут, но теперь он впивался не в спину, а в подставленную руку человека. Томас поднял свободную руку, ухватился за шероховатую железную маску твари и, собрав все силы, подтянулся вверх. Резким движением, развернувшись, он высвободил из захвата руку с ножом, хотя при этом клинок монстра проехался по его оголенному предплечью, сдирая кожу до глубоких слоев и заставляя пролиться кровь. Однако Гуччи знал об этом риске. Важнее была цель. Обхватив голову чудовища и уперевшись подошвой в его оружие, не позволяя снова придавить себя лезвием, он всадил нож между двух плоских горбов выпирающих через кожу лопаток. Псоглавец снова взвыл, заваливаясь на землю, но теперь для него все было кончено. Тяжело дыша, чувствуя тупую боль в спине и грудине, Томас выкарабкался из-под расставившего острые косные выступы трупа. Рваный рукав открывал на правом предплечье вышедшего из боя мужчины глубокую счесанную рану, определенно загрязненную и потому опасную, но все, чем офицер смог сейчас себе помочь, это перевязать руку небесно-голубым шейным платком миротворца. Перепачканную куртку хотелось теперь вовсе выбросить, если бы была возможность сложить куда-нибудь все, что хранилось в ее карманах.