Покидая госпиталь, с бинтами на руках и пустотой во взгляде на тысячу ярдов, полицейский по-прежнему не мог о чем-либо думать. Для него продолжал существовать единственный намертво впечатанный в голову момент времени. Только один образ, только одна эмоция… Гуччи, казалось, безвозвратно утратил чувство реальности и чувство времени. Для тех, кто был готов первым бросить камень, пришло то самое время разбрасывать камни.
— Грешник! — послышался полный неприязни крик за спиной офицера.
— Смерть грешникам! Прислужникам Дьявола! — подключились другие голоса, брызжущие слюной в фанатичном бесновании.
— Молите Его об очищении! — поднялся над ними властный вой громогласной женщины. — Мы будем судить слугу Дьявола! Мы вернем нашу чистоту и наше единство!
Томас не оборачивался и не ускорял размеренного шага, несмотря на то, что задумали вершить помешанные из Ордена. Удары камней не вызывали у него боль, и уйти от расплаты он не пытался. Когда в ход пошли палки, он начал отбиваться, обезоруживая врагов, выворачивая им суставы или ломая кости, но это были неосознанные действия, боевые рефлексы, как результат военной выучки. Гуччи не думал обороняться, и удары нещадным градом сыпались на него, и продолжались, даже когда он упал. За все время бойни он не издал ни звука. Единственный крик мог бы спасти его жизнь, но офицера полиции совершенно не заботило собственное спасение. Все ушло за туман, кроме одного образа…
Наконец, стервятники из богомерзкого культа оставили свою жертву, кинув изувеченное тело на дороге в грязи. Томас проводил их недвижимым ослепшим взглядом. Его мысли, воспоминания и кошмары струились по грязному асфальту, и голова его снова была как никогда легка. Голова… Его затылок представлял собой кровавое месиво, но неведомая сила чудом держала его при жизни. Перед глазами стояла сизая дымка, будто затягивающая в омут, в плен одного воспоминания о чистых голубых глазах несчастной замученной девочки… Нет! Может, ничего не было? Ведь это она, Алесса присела на корточки перед ним сейчас!.. Сиреневое платье, длинные черные волосы, светлая кожа и глаза…
Нет, не те глаза — осуждающий взгляд. Он виноват! Он не успел! Он должен искупить… Рука ребенка коснулась обожженной ладони Томаса и сжала ее как можно крепче, заставляя мужчину почувствовать боль.
Теперь он принял то, о чем шептали ему хрупкие рубины маков. Все свершилось так, как должно было свершиться, с необходимым отчаянием. Чтобы все, кто заслуживал вечного ада, были судимы по делам их и их предков, необходимое зло должно было свершиться, последняя птица должна была потерять голос во тьме, а человек, исполненный отчаяния — обратиться к забытому, но навечно живому богу. Боль и отчаянье решали все: они сохранили жизнь Алессе и дали ей силу менять мир — они же позволили ей разделить этот дар с Томасом. Они расчленили, разорвали ее душу на части — та же участь ждала и его. Человек долга, узнавший ад, обречен был стать его вечным стражем, когда свершится так долго предвосхищаемое воздаяние, озаренное большим огнем. И тогда для виновных он будет палачом без лица и имени. Запредельно тяжелый металлический шлем скроет его изувеченную голову, но сила, наполняющая его новое тело, позволит ему не сгибать спину под этим грузом и не уставать, неся неизмеримо огромное орудие наказания. Тяжесть прошлого он примет, как честь, долг понесет, как знамя. Для заблудших же он останется офицером Томасом Гуччи, оберегающим их от опасного знания тайн проклятого города. Человек, добровольно уступивший древней силе часть своей сущности, уже принял новую присягу и во тьме сакральной пещеры скрепил ее кровью.