За чашкой чая я встретил полдень, лежа в постели и ленясь. На улице шел ливень. Город накрывало влажной пеленой, стелило по всем улицам и площадям. Растекалась тишина, заполняла собой пространство и настраивала на томный лад. Мне было хорошо, но в то же самое время все казалось каким-то ненастоящим, либо я попросту отвык от размеренного течения жизни.
В сорок четыре года — не старик, но и не юноша, да и вовсе — человек, утомившийся от всего, что видел и знал. В юности, будучи ярким, энергичным и крайне возбужденным молодым человеком, я менял девушек так часто, что сейчас не смогу перечислить всех поименно. Только многие годы спустя я понял, что поступать подобным образом — обманывая надежды и затаскивая в постель, задирая юбку и овладевая в любой, даже неудобной, позе, — было некрасиво. Но неутоленные желания плоти смущают человека не хуже речей лжепророков.
Пока я мог и пока хотел — предавался этому с удовольствием, а потом женился, и все продолжилось, только уже по закону божьему — супружеским долгом. А после — на войне, с такими же солдатами, как я, с подчиненными, с которыми бок о бок шли, которые гибли на моих глазах. Юные, чуть постарше, все до тридцати. Воодушевленные, полные какого-то иррационального желания вести не свою войну, уверовавшие в правильность вбитых в голову суждений. Многие из них не вернулись.
А я вот вернулся. И лежал в теплой постели с чашкой совсем недурного чая, и смотрел на деревья за окном. И чувствовал в этом всем такую благость, какую не испытывал уже так давно.
Моя записка уже была отправлена в поместье Холта, и я гадал — явится мой гость, или же эта мысль была слишком самонадеянной. Все-таки одно дело быть любовниками и при этом свободными мужчинами, другое — быть чьим-то человеком и идти на измену. Меня не коробил тот факт, что я был «вторым», если так можно выразиться. Каждому нужны тепло, забота и удовольствие, и если человек не получает того или другого со своей так называемой «половиной», то идет искать недостающее на стороне. Вот и вся соль.
Хочу ли я увести Джонатана у Уильяма Холта, сделать его своим любовником, возлюбленным в полной мере? Взвешивая все за и против, не решусь дать однозначный ответ. «Бойтесь своих желаний», — так говорят суеверные люди. И я с ними в этом солидарен.
За всеми этими размышлениями я задремал: провалился в сон, пригревшись под одеялом. В большом доме стояла тишина: слуги занимались делами в другом крыле и на кухне, приводили в порядок коридоры и комнаты после моего долгого отсутствия, а потому ничто не могло помешать мне вновь очутиться в сонном царстве.
На часах было почти шесть, когда ко мне вошел слуга, чтобы разбудить и известить о прибывшем госте — на мою записку и приглашение все-таки ответили. Непривычно для себя я взволновался. Покинув постель и переодевшись из халата и ночного комплекта в домашние рубашку и брюки, пригладил волосы и допил остывший чай из заварника, чтобы немного освежиться. Из зеркала на меня смотрел немного помятый, но однозначно выспавшийся мужчина.
Что мне стоило сказать? С чего начать? Ситуация была и абсурдной, и неловкой, и до невозможного простой — провести ночь с кем-то не было чем-то из ряда вон выходящим, а потому, сделав глубокий вдох, я вышел из комнаты и спустился в холл, где меня уже ожидали.
— Добрый день, мистер Уорренрайт, — вырвалось само по себе. Как учили, как воспитывали, как полагалось.
— Добрый вечер, если быть точным, полковник, — Джонатан кивнул. — Ваша записка, едва ли не депеша, оторвала меня от прочтения одной крайне занимательной румынской повести. Что-то случилось?
— Хотел с вами поговорить о… разном.
— Что же, думаю, мы можем себе позволить побеседовать, — Уорренрайт достал портсигар. — Вы не будете против?
— Ничуть. Не угостите?
— Не вопрос, полковник.
Мы прошли в гостиную, где уже стоял чай и пирожные — и когда я только успел о них распорядиться? Или же это была инициатива одной из служанок? Все-таки женская рука в доме действительно наводит и порядок, и, в частности, уют. Уорренрайт занял место на софе, я же сел в кресле сбоку. Но потом сразу же беспокойно поднялся, чтобы налить ему полную чашку чая, предложить пирожные с фисташками, с вишней, с шоколадом. Я не особый любитель сладкого, но распоряжаться, чтобы приготовили ужин, я не стал. Сам ел мало, по военной привычке — чем реже ешь, тем меньше хочется, а в последние недели Войны Золотого Трона питаться было исключительно нечем, так что я довольствовался одним только чаем и чем-то на скорую руку.
Джонатан был само сущее спокойствие: наблюдал за мной, курил и ждал, пока я начну разговор. Ощущение было странное. Необъяснимое.
— Я все задаюсь вопросом, Ричард, как же вы все-таки догадались, — Джонатан усмехнулся и вновь глубоко затянулся. В тишине послышался треск папиросной бумаги.
— Вы имеете ввиду… — начал я, но Джонатан меня перебил.
— Именно это я и имею ввиду, — он затушил папиросу о дно хрустальной пепельницы.
— Увидел.
— Объясните?
— Быть может, позже.
— И все-таки зачем вы послали за мной так скоро и споро? — Джонатан закурил вторую, сделав перед этим один хороший глоток горячего чая.
— Мне захотелось провести вечер в приятной компании. Показалось, что мое общество пришлось вам по душе, — отчего-то я старался держать дистанцию, словно бы не он ночью разделся передо мной и заходился в удовольствии и дрожал. — Так что, смею вам предложить чай и свое общество.
— Звучит очень даже хорошо, — он улыбнулся, — и я согласен. Досуг нынче не страдает разнообразием.
— Джонатан, могу я спросить? — Давно я не испытывал столь необычного чувства неловкости. Может, где-то на заре молодости.
— Конечно, спрашивайте.
— Вы правда человек? — Повисло неловкое молчание — его можно было резать ножом, а тишина едва ли не звенела. Его лицо приобрело странное выражение, и я незамедлительно продолжил: — Я не встречал никогда настолько интересного и разностороннего собеседника, как вы.
Он, казалось, резко выдохнул, хотя его грудная клетка словно бы вообще не дернулась. Уорренрайт тихо усмехнулся, широко улыбнулся и покачал головой.
— Кто же, если не человек? — Его развеселили мои слова.
— Могу ли я знать? — придвинувшись ближе, я вовсе перешел на шепот.
— Едва ли, — он, улыбаясь, повернул ко мне голову.
Мне хотелось его касаться, хотелось его целовать. И я не мог себе в этом отказать. Правда, после поцелуя, я встретил только несколько удивленный взгляд, и Джонатан произнес коротко и неуверенно:
— Ричард?
Как много сомнений было в этом слове. Как много вопросов. В имени моем.
========== Дневник Уильяма Холта: «Чайковский» ==========
Очнулся уже дома, когда лежал в постели. Смотрел в потолок и чувствовал тепло от зажженного камина. Джонатан лежал рядом. Голый. И я сам был обнажен. События ночи возвращались, врывались в сознание, взрывали его своей яркостью. С ума сойти. Мало того, что я впервые пил кровь у едва живого человека, так еще и неистовствовал в постели. И не только в самой постели. Тело аж ломило, и я не думал, что вампирам такое свойственно, но, возможно, все дело было в моем недавнем обращении, и я был еще не то чтобы слаб, но чувствовал достаточно остро. Сознание было чистым, отдохнувшим, удивительно спокойным. Я чувствовал себя то ли уставшим, то ли откровенно разомлевшим.
Нашел себя нежившимся, ластившимся под руки Джону, обнимающим и касающимся губами его плеч, прижимающимся к теплому телу, спящему, кажется, или притворяющемуся. За окнами снегопад — снежит так, как никогда, и тишина, сплошная тишина на многие километры вокруг, и вечность-вечность-вечность. Так хорошо. Как никогда хорошо, словно бы все привело к той самой прекрасной черте, когда за важным и особым мгновением скрылся путь к светлому и радостному. Я был так счастлив в его руках. Чувствовал себя нужным, значимым, самым любимым, как никогда любимым, понимаете! И все вокруг казалось таким добрым, что у меня от сентиментальности мгновения чуть не начало щипать глаза.