Я читал в постели разные писания, оставленные мне Вильгельмом: изучил основы гадания на картах Таро, его дневниковые записи, в которых колдун рассказывал, как открывал в себе тот или иной талант. Про камни и минералы я прочитал уже давно, я писал об этом еще в «Любви и Смерти», про травы — тоже. Я всегда всего лишь читал, но не пытался применять на практике. У меня не было ни пресловутых камней, ни листочков, веточек, которые Вильгельм собственноручно собирал в определенное время и в определенном месте несколько веков назад. Мне в предместьях Лондона подобное не было доступно, к сожалению.
Знаете, у нас есть редактор — вы же не думали, что обе книги вычитываем только мы двое? — который искренне считает любую магию, оккультизм и парапсихологию полной чушью. Возможно, это связано с неверием в то, что, сломав четвертую стену, я рассказываю вам настоящую историю своей жизни, а не придумываю ее, как любой другой писатель. Но, пожалуй, в этом моя сила. Если в XIX или XX веке на меня скорее бы объявили охоту, то в XXI, боюсь, я стал бы сперва слишком популярным как нечто новое и неизведанное, а потом и вовсе подопытной крысой. Честно говоря, мне интересно и ваше мнение насчет всего того, что вы читаете вот уже второй год, и как к этому относитесь.
И я говорю все это к тому, что вы также можете понять меня самого. Я был дипломированным химиком, человеком с научным подходом к жизни, и не верил во все это, пока не столкнулся лицом к лицу. Несмотря на то, что мистическое и необъяснимое стало огромной частью моей жизни, я не питал особого доверия к пресловутой магии, травничеству, чернокнижию и тому подобному. Загадки и тайные знания — это не мое. Правда, никогда не было. Мне легче сидеть за микроскопом часами. К тому же, все открытия в науке были каждый год новые, а давно отошедшие практики, которые высмеяны объектным познанием, не представляли особого интереса. Я прочитал все то, оставленное чародеем, но не применял в жизни. А потом решил попробовать.
Итак, я начал говорить про карты Таро. Колода появилась в Средневековье, когда точно — неизвестно, но предположительно за век до рождения Вильгельма, а потому не было для меня удивлением, что интересующийся всем «необычным», он не прошел мимо колоды карт с непривычными современному человеку изображениями, имеющими сложное истолкование с точки зрения алхимии и оккультизма.
Самыми интересными в колоде Таро являются старшие арканы — 22 карты — у них свой особый рисунок, они не имеют мастей. Также существуют и младшие арканы — числовые и придворные, их пятьдесят шесть — жезлы, кубки, мечи и пентакли… Я могу очень долго перечислять вам то, что узнал, но вы быстрее прочитаете какое-нибудь руководство, коих масса что в книжных магазинах, что в специализированных.
И пока я читал это — мне было более или менее понятно, и, когда дело дошло до практики, я перетасовал колоду, уже ветхую, разваливающуюся, и приступил к раскладу.
От Вильгельма мне достались карты Висконти-Сфорца, старинные подарочные миланские карты, делавшиеся на заказ. Появившиеся в XV веке в Италии, они покрывались золотом, серебром, расписывались вручную. Правда, к началу двадцатого века от их былой красоты мало что осталось. Цвета потускнели, где-то истерлись, карты сами потрепались так сильно, что их было страшно держать в руках.
Я выбрал расклад из одной карты — так было удобнее, ведь я практически ничего не понимал и не умел. Я задал себе вопрос, держал его в голове, а потом и получил карту, которую скрупулезно расшифровывал.
Это был IX аркан «Отшельник», и в ответ на мой вопрос, что ожидало нас будущем, он предстал в прямом положении.¹
И потом я взял себе за правило, стоило только проснуться, задаваться вопросом, так же держать его в голове, и вытаскивать из колоды «карту дня». Стоило с чего-то начинать, ведь постижение всех таинств подобного толка было для меня более чем испытанием.
Да и каждый день был для меня испытанием. Мне снились те самые сны, со мной, Вильгельмом и Демоном, и мало чем они отличались от самого первого. Разве что колкости последнего становились все изощреннее, спокойствие Хованского — ощутимее, а моя собственная отстраненность — острее. В какой-то момент я начал осознавать, что это были всего лишь сновидения. Старался их толковать, выуживать из них что-то важное, ведь это было лишь только мое подсознание. Все мысли принадлежали лишь мне. Я слышал голоса Вильгельма и Демона во сне, хотя они говорили мои собственные мысли, это же так очевидно. Я бы мог заподозрить у себя шизофрению, если бы все было так просто, но ни одного симптома, помимо личностей в моей голове и их голосов у меня не было. Я знал, какова шизофрения на самом деле, и это точно ни в коем случае не могла быть она. Все было куда сложнее и проще одновременно.
«Болел» я около недели, как и говорил, и все это время я старался обновить свои знания, научиться хоть чему-то новому. Дом не покидал, с Джоном разговаривал, но немного, больше, конечно, спал, уставший от собственного бессилия. Он понимал, на внимании не настаивал, разве что справлялся, было ли мне что-нибудь необходимо. Я был ему благодарен. В прошлой главе Джон написал, что не хотел, чтобы я сам прочитал о том, что сделал, но, к сожалению, мое сознание не позволило мне забыть ни крохотного мгновения той ночи. Оно услужливо подкидывало мне картинки, самые яркие и жестокие эпизоды, превращало дневной сон в кошмары. В общем, делало все, чтобы я только не знал спокойной жизни. Покой мне даже не снился!
Только к середине января мне удалось более или менее прийти в себя. К тому моменту я освоил несколько раскладов Таро — две карты, пять карт и десять карт — и более или менее выучил значения в прямом и перевернутом положении. Хотелось прогуляться, поиграть на скрипке и провести время с Джоном. Вся неделя показалась мне вечной — я словно все время провел во сне, борясь сам с собой.
Голос Демона, как я его уже «официально» окрестил, нашептывал, что я отвратителен в своей слабости и мне давно стоит кого-нибудь разорвать, выпить до капли и наконец-то избавиться от мерзкого ощущения голода, которое меня так и преследовало. Мне удалось заставить его говорить хотя бы шепотом — его противный тембр неприятно резонировал в черепной коробке, заставляя морщиться. Меня штормило, глаза закрывались, и ужасающе хотелось пить. Эта чертова жажда мучила, не давала нормально соображать.
Джонатана дома не оказалось, должно быть, отлучился. Скучно ведь сидеть возле постели не просыпающегося целыми днями вампира, заперевшись в поместье в предместьях Лондона, где вокруг ни души. Вряд ли это чем-то особенным отличалось от того добровольного заточения в замке. Я его понимал. Мне и самому хотелось движения жизни: прогулок, светских приемов, путешествий. Особенно путешествий.
Я скучал по нормальной жизни. Осознавая, что совершил ошибку, поскольку решил, что смогу справиться с этим сам — самонадеянность! — я ощущал такую горечь и тоску, что снедали меня изнутри. Джонатан был прав. А я — глуп.
Отправиться на прогулку в одиночку было опрометчивым решением. Я покинул поместье, оставив записку — если бы Джон вернулся заранее и стал бы меня искать. Небо было чистым и высоким, бархатным. Я задрал голову, смотря на звезды. У меня было плохое зрение, и вместе с вампирским «даром» оно прояснилось. Я видел переливы светил, отмечал созвездия и любовался разлитым по небосводу Млечным путем.
Осознание себя как ничтожества в огромной галактике, заставляло меня чувствовать себя беззащитным, крошечным и совершенно ничтожным. Я не мог разумом охватить всю тайну и неизведанность бытия, и это причиняло мне едва ли не физические страдания. Это было тяжело и больно, заставляло с ужасом всматриваться в чернеющее небо, в мерцающие звезды, завороженно и бессильно.
Мне было жутко. Я обхватил себя ладонями за плечи, а потом и вовсе сел на землю. Я больше не мог простудиться, слечь с температурой, чтобы за мной ухаживал любимый человек, принося чай с чабрецом.