На дворе стояла глухая ночь. Несмотря на обычное бодрствование, в этот раз было решено отдыхать дольше. Мне хотелось лечь раньше, а оставлять Уильяма в одиночестве я не собирался, потому настоял на куда более раннем отходе ко сну. Я лежал рядом с ним и испытывал такую гамму чувств, что не описать. Потом решительно его разбудил. Уильям встрепенулся, удивленно поднял на меня взгляд и постарался отодвинуться, словно решил, что я стану его за что-то ругать или винить.
— Тебе снилось что-то плохое? — Я постарался звучать как можно более заботливо.
— Да, — он тяжело вздохнул, а потом потер глаза.
— Расскажи мне.
— Правда хочешь услышать? — В голосе послышалось легкое изумление.
— Правда.
И он стал рассказывать о том, какие кошмары мучили его в ту ночь. Честно говоря, я и не знал, что настолько кровавые жестокости могут приходить в сонном вампирском забытьи. Пока Уильям говорил, у него затряслись руки. Я протянул ладонь и накрыл его пальцы, чтобы он перестал их заламывать. Холт чуть улыбнулся.
Через некоторое время ему вновь удалось заснуть, но своих пальцев из моей ладони он не убирал. За окнами забрезжил рассвет, и я стал надеяться, что каждый новый день станет приносить нам чуть больше добра, чем предыдущий.
Ведь я мог уйти и оставить его на волю случая и нового приступа, но Вильгельм был совершенно прав, что если бы я его потерял, это был бы конец. Конец всего.
========== Дневник Уильяма Холта: «Питешти» ==========
— Кажется, мы не сдвинемся никогда. — Я с сомнением посмотрел в окно.
Туман был настолько густой, что дальше пары десятков сантиметров ничего не было видно даже мне.
— Не то чтобы мы куда-то сильно спешим.
Джонатан улыбнулся, переведя на меня взгляд. Он вовсю занимался со своим компьютером: вероятно, писал то, что вы уже прочитали. Предчувствую, какие впечатления будут у меня самого, когда я доберусь до полноценной рукописи.
На часах было около пяти вечера. Солнце давно скрылось за тучами — ну, как давно, где-то дня четыре назад. Мы уже давно должны были приехать, но погода попросту не позволяла двигаться дальше. На каждой остановке поезд пребывал дольше положенного.
— Мне кажется, Румыния чувствует, что ее господарь вернулся.
Джонатан ничего не ответил, только усмехнулся.
Мы выехали рано утром, и ехать нам было всего ничего, но в конечном итоге из-за непроглядной стены дождя, а потом и густого тумана, который вызывал особо мистическое настроение, продвинуться дальше не могли. А высадить нас с поезда было негде. Мы застряли недалеко от Питешти, но персонал поезда попросил оставаться с условием возмещения за неудобство и полное нарушение расписания. Погода была очень странной — предгрозовое небо, вот-вот готовый разразиться шторм, при этом налетевший густой туман, из-за которого ничего не было видно. Это нарушало любые законы природы.
— Мне кажется, до Куртя-де-Арджеш мы уже не доберемся.
— У нас нет выбора. Разве что дойдем пешком.
— Дойти — дойдем. Но я в дизайнерской рубашке, я не хочу ее испортить.
— Уильям. — Джон засмеялся. — Иди сюда.
Отодвинувшись от окна, в которое я вперился надолго и с интересом, я устроился на плече Уорренрайта. Мое терпение было небезграничным — я никогда не страдал этим, — а потому хотелось движения, а не стояния и сидения на одном месте.
— Мы поедем дальше за Верецкий перевал? Хоть это и в другой стороне.
— Там ведь уже ничего не осталось.
Джон мерно поглаживал мое плечо, второй рукой орудуя с ноутбуком, что-то выискивая. Он просматривал нужную информацию — занимался работой, что-то писал в книгу, которую вы читаете вот уже столько времени. Мы стояли на границе Питешти уже два с половиной часа. И вы представьте, мы плелись до нее с восьми утра до половины третьего. Безнравственно.
— До конца пути осталось ведь совсем немного.
— Смотря о каком пути речь.
Я взял его за руку и улыбнулся, закрыв глаза и прижавшись щекой к плечу.
— О страшной сказке, которую мы рассказываем. Где ты сейчас?
— Во второй половине февраля 1900-го.
— И сколько еще осталось, как думаешь?
— Несколько месяцев.
— А потом?
— А потом вечность.
Его рука на клавиатуре замерла, затем он повернул голову, чтобы поцеловать меня в макушку и обнять крепче. Та нежность, которую он всегда ко мне испытывал, будучи не самым мягким и заботливым, но старающимся им быть, заставляла меня чувствовать себя на своем месте рядом с ним.
— Что скажешь?
— Скажу, что готов прогуляться в дождь. — Я улыбнулся. — А ты?
— Любой твой каприз. Собирай вещи.
Он знал, что еще немного, и я начну выходить из себя. Вещей у нас было немного — техника для работы, сумка с чистой одеждой на двоих и черный кожаный рюкзак, в который поместилась нужная мелочь и вышеупомянутый ноутбук. Мы были не первыми, кто покинул поезд, но при этом пришлось очень хорошенько объяснить, что мы не можем больше ждать, и что доберемся сами. Я не боялся ни румынских туманов, ни шквалистого ветра, ни проливного дождя.
Мы выступили из поезда в мокрую траву. Брюки сразу же намокли, как и голые щиколотки, но мне нравилось это ощущение свежести. Румынский туман был настолько родным, что я даже глубоко вздохнул. Иногда я уже забывал это делать за столько лет, но на людях приходилось, а здесь захотелось сделать это по воле.
— И как дальше?
— Мы рядом с Браду, до Питешти часа полтора пешком. В ближайшие часы точно не распогодится, но если доберемся до города, там можно будет взять машину напрокат. Останется час пути.
— С тобой хоть на край земли.
Вас, должно быть, удивило, что после всего повествования о начале XX века и моем обращении, мы вновь вернулись в настоящее. Но в этом нет ничего удивительного, ведь вы явно задавались вопросом, почему мы не осветили свое прибытие и как мы можем ехать так долго из Бухареста до Куртя-де-Арджеша, до которого всего три с половиной часа пути. Джонатан не захотел брать машину — румынские дороги не самые лучшие, если не считать Трансфагараш. Вот там я каждому советую побывать.
Уорренрайт чувствовал себя в Румынии правильно, как дома. Мне кажется, что сколько бы веков ни прошло, он все равно всегда будет сюда возвращаться. Да и я вместе с ним. Есть в Румынии что-то таинственное. И речь не о древних замках, россказнях про колдунов и ведьм. Ничто так не трогало мою душу, как горы и леса. Я мог часами гулять и слушать лес, сидеть на каком-нибудь валуне и смотреть на вершины. В последний раз, когда мы были в Карпатах, мы посетили столько удивительных и красивых мест.
— Я промочил обувь.
— Твои белые тапочки не предназначены для вышагивания по полям.
— Согласен.
Как и было обговорено, около двух часов мы шли в сторону Питешти. Погода почти не изменилась — разве что ливень превратился в морось. Мои кудри все были влажными, липли к шее и лицу, отчего приходилось раз от раза убирать их с глаз. В отличие от Джонатана, я был одет не по погоде, но две ветровки, которые мы захватили с собой на всякий случай, все-таки пригодились. Согласитесь, очень забавная ситуация — два вампира в дождевиках пытаются добраться до ближайшего города, чтобы надвигающаяся буря их не смыла восвояси. Мне стало смешно. И я рассмеялся, остановивший прямо посреди поля, утопая белыми слипонами в земле и траве.
— Уильям? — Джон удивленно на меня посмотрел. — Что такое?
— Знаешь, я совершенно счастлив.
Дождь стал усиливаться, как и ветер, но разве существу, подобному мне, могло это нанести вред?
— Совершенно? — Он подошел ближе, смотря на меня с весельем.
— Ну ладно, почти! — Я потянул его к себе. — За маленьким исключением.