Вильгельм, который больше в моей голове не появлялся, был символом таинства, познания и чего-то за гранью добра и зла. Его мудрость, которая принадлежала мне, была удивительным, но очень полезным и ценным качеством. В шестнадцатом веке я одевался в парчу, носил серьги и кольца и колдовал. И правил страной вместе со своим мужчиной. Теперь же я пасовал перед трудностями, перед которыми никогда бы не оступился тогда. Я смог преодолеть нелюбовь своих родителей в прошлой жизни, пересечь несколько стран в одиночку и выучить чужой язык, и мне еще не было двадцати пяти. Я был сильным и волевым. И должен был стать вновь.
— А ты все еще слишком самоуверенный. — Голос нарушил мой покой снова, но не врезался в сознание мерзким клещом.
— Я выторговал понижение налогов у Сулеймана Великолепного, отправил на казнь не одного боярина, который пытался восстать против моего возлюбленного; помог ему же поднять с колен Валахию после долгих лет раздора и междоусобицы; я победил смерть и шагнул через пропасть в новую реинкарнацию, а потом смог сдержаться и не убить своего же возлюбленного, почти сойдя с ума от голода и от твоих омерзительных речей. Ты уверен, что «слишком» подходящее слово? — Я усмехнулся. — Ты считаешь, что можешь потягаться с пытками и казнью, с путешествием в мир теней и чудесным возвращением? Ты всего лишь осколок моего сознания. В тебе нет ничего, что не принадлежит мне. Не смеши меня. Сгинь и не мешай читать.
За этим диалогом с самим собой меня и застал Джон. Он слушал, а потом прошел в комнату и присел рядом со мной в кресло.
— Вижу, день был продуктивным.
— Более чем. — Я чуть улыбнулся. У меня было непривычно приподнятое и в то же самое время спокойное настроение.
Я отложил древний фолиант на румынском и посмотрел на Уорренрайта.
— Джон.
— Нет, Уильям. Мы не будем снова это обсуждать.
— Мы и не будем обсуждать.
— А что ты хочешь?
— Я хочу извиниться.
— Уильям, хватит.
— Ты меня выслушаешь.
Я встал, обернувшись к нему, присевшему на подлокотник моего кресла.
— То, что я сделал, было жестоким и неправильным. И я сожалею, что так вышло. Я намерен бороться с собой и со своими страхами, с тем, что решило захватить мой разум против моей воли. Я должен был сказать тебе раньше, и я признаю, что это была моя ошибка, которая стоила тебе мучений. Я хочу попросить тебя понять, что произошедшее — это не мое желание. Я никогда и ни при каких обстоятельствах не желал и не желаю причинять тебе боль. И я благодарен тебе за то, что ты не ушел и не отвернулся, хотя имел на это полное право.
— Это настолько «ты», Уильям, что даже забавно.
— Что ты имеешь ввиду? — Я вскинул бровь.
— Натворить дел и просить прощения, как маленький ребенок. Ты молчал. Вот твоя беда. Ты был обязан мне все рассказать. Не ради себя, так ради меня.
— Именно, что это «Уильям Холт». Мальчик, который даже в возрасте почти тридцати лет остался ребенком. Но это не я. Я не ребенок. Мне перевалило за несколько веков, хотя в сущности мне по-настоящему, по-человечески, всего лишь за пятьдесят.
— Что это значит?
— Это значит то, Джонатан, Ион, мистер Уорренрайт и мой господарь, я не намерен принадлежать никакому другому безумию, которое не носит твое имя. Любое из твоих имен.
— Ты понимаешь, что предал мое доверие? — Он посмотрел на меня строго и очень серьезно.
— Я понимаю.
— Только посмей вытворить что-то подобное впредь.
— Я не посмею.
— Ты будешь слушать меня. И делать так, как я скажу, пока я не буду полностью уверен, что ты пришел в себя. Тебе ясно?
— Да, Джонатан.
— Хорошо. — Он кивнул.
Я больше не имел права вести себя как глупое и эгоистичное дитя, которое жизни не ведает, изводит своими капризами родителей и других близких людей, треплет нервы и которого, прямо скажем, хочется, если не убить за непослушание, то поставить в угол.
Февраль подходил к концу. Должна была начаться новая весна. Моя новая весна, в которой я должен был окончательно вернуться к самому себе. И не было никаких если.
========== Дневник Уильяма Холта: «Путь к себе» ==========
С чего я начал идти к себе? Хороший вопрос. Ведь нельзя просто взять и встать на этот — да и какой «этот»? — путь. Для каждого человека он, безусловно, свой. Кто-то уже пришел к намеченной цели, кто-то даже не планировал начинать. Правда, я уверен, что мало кто изначально знает, являются ли их жизнь и дорога, по которой они идут, именно поиском себя. А может быть большинство и вовсе не задумывается об этом.
Иногда важно, и сколько бы просто и банально это ни звучало, просто сесть и подумать. Определить для себя не просто конечную цель, а весь путь от конца к началу — именно так, и никак иначе. Цель пространна, если не записана и не осмыслена полностью, а потому вовсе не существует, и пока ты это не исправишь — ничего не изменится, подумал я.
Сев за стол с листком бумаги и карандашом, я стал записывать, чего бы мне хотелось в себе изменить. Кому-то из вас подобное покажется глупым, но лично я посчитал этот способ наилучшим, чтобы из вороха мыслей вычленить самое важное, что должно было стать незыблемым.
Я оставлю при себе все то, что было записано, но при этом скажу лишь, что на обдумывание и на осознание у меня ушло не так уж много времени. Я знал ответ изначально, нужно было лишь выстроить логически верный путь от конца к началу и просмотреть варианты и трудности, которые могли встретиться по пути к намеченной цели.
Игнорирование мерзкого голоса стало частью моих дней само по себе. Мне не было трудности ему не отвечать, когда тот врывался в сознание и противно сообщал, что я ничтожество и ничего не могу. Я просто осознавал, что он не был прав. К тому же, я стал рассказывать Джону, что он говорил, какими словами нашептывал в сознании, и поддержка Уорренрайта была как нельзя кстати. Он проводил со мной своеобразные сеансы психотерапии. Только в те дни я полностью осознал, насколько важно разговаривать, я повторюсь. Любовь зиждется на доверии, это самое главное. На доверии собственной головы и тела. К слову, я склонен полагать, что если нет доверия того или другого, то отношения могут закончиться или вовсе по-настоящему не начаться. К примеру, я был свидетелем отношений, где один человек держал другого подальше от тела, и можно сколько угодно говорить о платонической любви, одного в конечном итоге все равно постигнет недоверие, обида и желание искать то, чего не хватает, на стороне. Нет, не обязательно, что будет измена, но факт того, что мысли будут возвращаться раз от раза к тому, чего так сильно хочется и что запрещено, и не избежать прощания. Не возьмусь утверждать за всех, но это обычная человеческая психология.
Джонатан стал меня контролировать. Каждый мой шаг. И вы можете подумать, что, о боже мой, это кошмар, это уничтожает личностную неприкосновенность. Увы и ах, но мне было категорически необходимо, чтобы меня контролировали, ведь в этом я совершенно точно облажался. Я вставал, когда он меня будил, убирался в комнате и занимался музицированием, потом мы читали газеты, новые книги и разговаривали о последних новостях, а после — выходили на прогулку по ближайшим землям, чтобы провести время не просто вместе, а не взаперти — жизнь в поместье утомляла, но я еще не был готов к тому, чтобы покинуть изоляцию.
Мы разговаривали. Разговаривали так много, как никогда раньше. Я чувствовал, как отогревался изнутри. Ощущение одиночества, преследовавшее меня все это время, наконец отступило. Пускай он был задет моими словами и действиями, Джон весь обратился ко мне, чтобы помочь. Я был ему за это благодарен.
Март летел. Летел так стремительно, что я не успел заметить, как в Лондоне расцвели магнолии и глицинии, как уже отцвела сакура и стало жарко. Солнце пригревало очень хорошо, а потому пришлось держать окна закрытыми до самого заката — облака стали наползать на город гораздо реже, что было удивительно, ведь я не мог припомнить такой весны за последние годы.